Мои мысли обратились к Меррику Тэтчеру, и мне было интересно, смог бы кто-нибудь наладить с ним контакт. Мама сказала, что Эмма, определенно, пыталась. Я представить не могла, каково это — видеть войну и разрушение. Наблюдать, как страдают твои друзья вместе с тобой, и в одночасье лишиться всего после сильнейшего ранения. Всего, чего добился Меррик с тех пор, как закончил школу, теперь не существует. Он служил своей цели, и я уважаю любого человека, кто стольким жертвует ради своей страны. Сколько из них вернутся домой непохожими на прежних себя? Скольких из них будут ждать семьи?
Сколько из них никогда не вернутся домой?
Я продолжала дремать, не осознавая, что провалилась в сон, пока не проснулась полчаса спустя. Я не собиралась спать днем и на мгновение обрадовалась, что чем бы это ни было, оно меня разбудило. Затем я услышала крики.
— Сын, тебе придется прекратить это. Я не смогу позаботиться о тебе, если ты не будешь помогать.
— Мне не нужно, чтобы ты заботилась обо мне. Я в порядке. Просто оставь меня в покое.
Послышалось несколько глухих ударов, прежде чем голоса стали четче и громче. Я старалась не шуметь, зная, что мое окно было настежь открыто. Если бы я двинулась, они увидели бы меня из его комнаты. Ну, Эмма увидела бы.
— Меррик, ты не выходил уже несколько недель, несколько дней не принимал душ, и я не могу сидеть здесь и наблюдать, как ты слабеешь. Тебе нужно есть, тебе нужно спать, и тебе нужно проходить терапию.
В голосе Эммы звучали отчаяние и слезы. Я и представить не могла, как трудно было для матери наблюдать, как ее сын возвращается с войны таким сломленным.
— Я не нуждаюсь в том, чтобы ты все время подтирала мне зад, мама.
— Ну, когда ты сможешь подтирать свой зад себе сам, я перестану это делать.
— Господи, просто уйди! Хватит обращаться со мной, как будто я какое-то жалкое животное, которого нужно лечить.
— Нет. Я пытаюсь сделать то, что должна сделать, чтобы ты мог жить своей жизнью.
— Я не хочу жить своей жизнью.
Я охнула и прикрыла рот рукой. Слезы жгли глаза, и мне потребовались все силы, чтобы не подняться и не выглянуть в окно. Я слышала тихий звук плача Эммы и еще один глухой удар о стену.
— Меррик, — услышала я, как она говорит тихим голосом, — позволь мне помочь тебе.
— Я сам могу это сделать! Если я врежусь во что-то, кому до этого дело?
Они продолжали кричать друг на друга. Эмма продолжала умолять сына позволить ей помочь ему, слушать врачей и прекратить всех отталкивать. Меррик продолжал настаивать, чтобы она ушла.
Я больше не могла этого терпеть. Я не хотела закрывать окно и тем самым дать им понять, что все это время я подслушивала, поэтому я сделала единственное, что было возможным, чтобы заставить их замолчать.
Я стала петь себе и надеялась, что они продолжат, не замечая меня.
Не знаю, почему я выбрала именно эту песню. Я всегда любила Дамиена Райса, но это была первая песня из всех, которую я запомнила, и которая, казалось, соответствовала ситуации. Возможно, потому, что так я видела себя глазами других. Или, может быть, потому, что я знала, каково это, если настоящий друг увидит Меррика.
Я сделала глубокий вдох и закрыла глаза, растягиваясь на кровати и заглушая гнев, на грани которого я была.
Может быть, я отвлеклась, но звуки их ссоры прекратились. Все, что я слышала, — это музыка у меня в голове, пока я продолжала петь. Я не пела ни для кого, только для себя. Они не могли меня слышать. Этого было достаточно, чтобы заглушить все вокруг.
Наконец, я села и затащила свой чемодан на кровать. По соседству была только тишина. Я подумала, что они перешли в другую часть дома, или, наконец, решили проблему гораздо менее драматично. Посмотреть я не решалась. Я лишь начала распаковывать вещи, допевая песню до конца.