Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта

Рискую вызвать гнев маститых пушкинистов – но не есть ли это некий образ посмертной судьбы поэта? Статуя, памятник, стела…

Тотчас после смерти Пушкина в 1837 году Карл Брюллов предложил проект памятника погибшему поэту. Ровно через двадцать лет, в начале царствования Александра II, петербургские газеты стали писать о необходимости установить памятник Пушкину в сквере против Александринского театра. А в 1862-м – в год двадцатипятилетия со дня гибели поэта (в августе Наталии Николаевне исполнилось ровно пятьдесят) – было решено объявить подписку на сооружение достойного имени поэта памятника. И тогда же на это доброе начинание стали стекаться пожертвования со всех уголков Российской империи.

К тому времени, когда памятник Пушкину украсил древнюю столицу, Наталии Николаевны, увы, давно уже не было на свете.

«Пожатье каменной… десницы»

Но оставался в живых ещё один персонаж кровавой драмы, барон Дантес-Геккерн, Дон Гуан. В молодости весьма схожий со своим историческим собратом – красавец, сердцеед, не отягощённый ни рвением к службе, ни угрызениями совести.

После поединка был назначен суд. На основании бывшего тогда в силе Воинского устава Петра I убийцу следовало приговорить к смертной казни через повешение – такой приговор и должен был быть вынесен Дантесу. Однако ещё до окончания суда стало известно, что столь строгая кара не будет к нему применена. Весть эта сильно повлияла на поведение подсудимого: оправившись от первого страха, он стал вновь развязным и самоуверенным. Дантесу было определено минимальное наказание: как не российский подданный, он высылался за пределы империи и лишался всего лишь своих «офицерских патентов».

Всё кончено. Дрожишь ты, Дон Гуан.

Жоржа Дантеса выслали из России 19 марта 1837 года. В донесении французский посол де Барант сообщал: «Неожиданная высылка служащего г. Дантеса, противника Пушкина. В открытой телеге, по снегу, он отвезён, как бродяга, за границу, его семья не была об этом предупреждена. Это вызвано раздражением императора».

Статуя командора гневно взирает на Дон Гуана…

Правда, во Франции барон сумел сделать карьеру и очень быстро пошёл вверх по служебной лестнице. При Наполеоне III он стал даже сенатором, мэром города Сульца. Когда 17 июля 1851 года Виктор Гюго произносил пламенную речь в парламенте, обличавшую амбиции будущего Наполеона III, его грубо перебивали правые депутаты. В их числе и барон Дантес-Геккерн. Вечером того же дня Гюго (он знал, что барон – убийца Пушкина) написал гневные строки, заклеймившие противников свободы:

Эти люди, которые умрут мерзкой и грубой толпою.

Одна грязь перед тем, как стать пылью…

Это пока лишь слабое пожатие «каменной десницы»…

Судьба мстила убийце поэта. Покой его внешне респектабельной жизни был нарушен в собственной же семье. Леони Шарлотта, родная дочь, стала живым укором отцу; она буквально боготворила Пушкина, преклонялась перед его гением. В комнате Леони висел портрет поэта. Девочка выучила русский язык, чтобы в подлиннике читать стихи Пушкина. И столь же сильной, как любовь к поэту, была её ненависть к отцу, придумавшему себе в утешение, что бедняжка душевно больна.

Свершённое злодеяние напоминает о себе Дантесу постоянно. Оно висит на его совести тяжёлыми кровавыми веригами. Повсюду преследует мрачное видение:

Где окровавленная тень
Ему являлась каждый день…

И не оправдаться никогда, не вымолить прощения…

Сохранились интересные воспоминания племянника поэта Льва Павлищева: «Летом 1880 года, возвращаясь из Москвы, куда ездил на открытие памятника моему дяде, я сидел в одном вагоне с сыном подруги моей матери, жены партизана Давыдова, Василием Денисовичем Давыдовым… За несколько лет перед тем Василий Денисович был в Париже. Приехав туда, он остановился в каком-то отеле, где всякий день ему встречался совершенно седой старик большого роста, замечательно красивый собою. Старик всюду следовал за приезжим, что и вынудило Василия Денисовича обратиться к нему с вопросом о причине такой назойливости. Незнакомец отвечал, что, узнав его фамилию и что он сын поэта, знавшего Пушкина, долго искал случая заговорить с ним, причём <…> объяснил Давыдову, будто бы он, Дантес, и в помышлении не имел погубить Пушкина… по чувству самосохранения предупредил противника и выстрелил первым… будто бы целясь в ногу Александра Сергеевича… “Le diable s’en est mete” (“Чёрт вмешался в дело”), – закончил старик свое повествование, заявляя, что он просит Давыдова передать это всякому, с кем бы его слушатель в России ни встретился…»

Статуя

Дай руку.

Дон Гуан

Вот она… о тяжело

Пожатье каменной его десницы!

И это роковое пожатие, которое никому не дано разжать, не есть ли вечное проклятие убийце?!

Exegi monumentum [4]