Живой роскошный ад

– Преподобный отец – человек суровый и не склонен прощать, – ответил Авги. Юноша опустил голову. – Но она всё-таки передала тебе письмо, – чуть тише добавил Авги. Парень взял письмо и стал внимательно читать. Я ждал между створок двери, не желая прерывать разговор. Наконец юноша шмыгнул носом и спрятал письмо в задний карман.

– Хочу познакомить тебя с мистером Харланом Паркером, Оз-мэн, – сказал Авги. – Он работает на правительство.

Паренёк – точнее, молодой мужчина – развернулся на табуретке, оглядываясь на меня, сделал большие глаза и склонил голову. Я оглянулся, потом посмотрел обратно на него. Оззи было шестнадцать-семнадцать лет; он был очень худым, с длинными чувствительными кистями рук и очень большой головой с торчащими ушами и коротко подстриженными волосами. Глаза с крупными нижними веками оглядывали меня и пространство вокруг меня, как будто я был не одним человеком, а множеством. Наконец парень встал, подошёл и протянул мне руку.

Пожимать руку белому мужчине на Юге мог только другой белый мужчина, но я, к счастью, не южанин, и я с удовольствием пожал руку юноши.

– Я – Освелл Бишоп Манк, но все меня зовут Оззи или Оз-мэн. Наверно, это проще запомнить, – сказал он. Авги засмеялся и, похлопав его по спине, сказал, подмигивая:

– Ну ладно, вы знакомьтесь, а я посмотрю, как там мисс Хлоя на кухне.

Я сел за пиано, юноша – рядом со мной. Я извлёк из инструмента один блок-аккорд, потом другой, и вскоре уже играл по памяти сонату Белы Бартока «Sostenuto e pesante» для фортепиано, её агрессивно дребезжащие аккорды, её неожиданные и атональные мелодии. Паренёк рядом со мной сидел совершенно тихо, пока я играл. В каком-то смысле, если бы не Барток, меня бы здесь не было: этот венгр – основоположник сравнительного музыковедения и музыкальной антропологии. Свой интерес к фольклору и народной музыке венгерских и румынских крестьян он использовал в творчестве, делая грубую и простую музыку более приемлемой для широкой публики.

В какой-то момент юноша оглянулся на меня, и я перестал играть. Прошло немало времени, и, признаюсь, в некоторых нотах я ошибся.

– С вами большая толпа, – сказал паренёк. – Я знаю, вам рассказали, кто я и что я вижу. Никто не любит об этом говорить, но все говорят.

Не зная, что об этом думать, я стал играть дальше – на этот раз более бодрую и весёлую сонатину Бартока. Юноша снова затих, следя, как движутся по клавиатуре мои руки. Когда я доиграл, он с замечательной лёгкостью повторил несколько последних тактов, богатых трелями и переходами.