Живой роскошный ад

– Раньше его любили женщины. Он их прямо притягивал, как сахарок. Но и умный зато, как чёрт, – и глаза голубые. Наверняка его мама с белым согрешила.

– Не помните, за что его посадили?

– А сами как думаете? – благодаря виски, почтение Стека ко мне улетучивалось одновременно с жидкостью в бутылке. – Убил человека. Или не одного. Так он мне сам сказал.

– Вы ему верите?

– А то! Ханибой на пожизненном. Не из тех, с кем шутки шутят.

– По-видимому, он индивид… – я замолчал, подыскивая слово. – Устрашающий.

– Не знаю таких мудрёных слов, но Ханибой – тот ещё злодей.

Мне тут же вспомнился Стаггер Ли. Я сказал:

– Вы упомянули «Старую Ханну», – по-видимому, это прозвучало как вопрос.

– Ага. «Старая Ханна» – это солнце. Вон, уже зашла, – Отис начал петь, на этот раз тише:

Старая Ханна, зайди поскорей, да, да, да,
Больше не вставай, больше не вставай,
Старая Ханна, Ханна, зайди поскорей,
Больше не вставай.

Покойник, вставай и со мною за плугом шагай,

Покойник, проснись и со мной собирай урожай,
Старая Ханна, зайди, больше не вставай,
Если всё-таки встанешь,
Сожги весь мир.

– Апокалиптично, – негромко прокомментировал Кролик, зажёг сигарету, взял бутылку, отпил и под конец глубоко втянул дым. Я тоже отпил из бутылки.

Понять песню было нетрудно: от угнетаемых людей, перетираемых жерновами системы, созданной для поддержания их угнетения, разумно ожидать, что иногда – когда на перемены нет надежды – они будут мечтать об очищающем, всепоглощающем огне, который покончит с их унижениями и покарает угнетателей.

Меня обдало волной стыда и гнева. Это мои братья, мои братья. Мы все едины. В тот миг я испытал величайшее отчаяние – не просто из-за бесконечных страданий людей передо мной, но от того, что это страдание сделало стену между нами ещё неприступнее.

– Спасибо, спасибо, господа, – сказал я, стыдясь растущих во мне чувств и занимаясь мелкими хлопотами, чтобы это скрыть. Я вынул бумажник и раздал музыкантам по два доллара – какой мелочный жест.

– Позвольте записать «Старую Ханну», – добавил я, прочистив горло, – а потом мы уедем. Бутылку я вам оставлю.

15 Харлан Паркер: Розали Дэвис

В Нэшвилл мы – утомлённые и (снова) немного пьяные – вернулись не слишком поздно. Швейцер и его жена оставили нам холодный ужин – сэндвичи с болонской колбасой и молоко, и мы жадно набросились на еду. Нет большего голода, чем тот, что вызван долгим постом и обострён виски. После ужина мы принесли из машины «СаундСкрайбер» и проиграли для Энн и Рамзи записи, сделанные за день. Кажется, умом супруги понимали нашу цель – сохранить культуру народа американского Юга – но сердцем не верили, будто чёрные голоса способны затрагивать их чувства. Швейцеры предпочитали оставаться в безопасном и стерильном царстве Листа, Шопена и Дебюсси.

Двадцать шестого числа мы, следуя указаниям Рамзи, поехали в Алабаму.