Живой роскошный ад

– Насколько я помню эту Амойру, если она его жена, я готов съесть свою шляпу, – сняв рубашку, Кролик тяжело откинулся на койку. Я вздрогнул, боясь, что брезент под ним порвётся: после наших совместных приключений в Европе мы оба набрали вес. – Напротив, это его девушка для развлечений, – добавил Кролик, передразнивая меня.

– К чему это?

– К чему что?

– Личные нападки, – ответил я. Кролик засмеялся и переспросил:

– Так мы ищем его?

– Конечно. Ведь «он знает на пятьдесят две песни больше, чем все», – сказал я, в меру своих возможностей передразнивая выговор горных жителей Западной Вирджинии.

– О, Харлан, будь выше этого. Отиса Стека ты разве стал бы передразнивать? – покачал головой Кролик и закрыл глаза. Я понял, что он прав: белых бедняков я презираю с большей готовностью, чем чёрных. Что это говорит обо мне?

– Тем более, это говорил Смут, а не Грэмп Хайнс, – добавил Кролик уже сонным голосом.

Скоро он захрапел, и я последовал его примеру.

16 Кромвель: Утро. Эксплуатация

– Ты офигел, Кром?! Я тебе звонила-звонила, наконец пришлось вызывать «Убер», – она прикладывает руку к его лбу, будто проверяя жар. – Ты всю ночь тут был, что ли?

– Не мог уснуть. Решил послушать пластинки и почитать дневник Паркера. Зачем тебя для этого будить?

Хэтти пристально смотрит на Кромвеля. Она моложе его и стоит ниже в библиотечной иерархии, но сейчас очевидно за него волнуется:

– Надо было меня разбудить. Ты не сможешь…

– Дневник. Оторваться не могу, – продолжает он. – Только послушай, – зачитав отрывок про Амойру Хайнс, Кромвель проигрывает для Хэтти пластинку.

– Мда… Звучит любопытно, ничего не скажешь, – резюмирует она. – Двое мужиков явно кувыркаются друг с другом. Конечно, тогда бы в таком никто не признался – «любовь, что страшится назвать своё имя», и далее по тексту. Самогона никогда не пила, но, если верить Паркеру, это как текила на максималках.

– И женский голос, – замечает Кромвель. – Какой жуткий у неё смех.

– О да. Странно всё это. Но мужские стоны и стук ботинок… Думаю, Паркер – гей «в чулане».

– Сомневаюсь. Судя по дневнику, на войне Кролик и Паркер оба были завсегдатаями европейских борделей.

– Это ни о чём не говорит. Ладно, давай дневник, – Хэтти нетерпеливо протягивает руку и, взяв дневник, долго читает. Наконец Кромвель делает знак, чтобы она вернула тетрадь, но Хэтти только пожимает плечами:

– Лучше принеси нам позавтракать. Я ничего не ела, тебя ведь не было. Я ещё не всё прочитала – какой же у него дерьмовый почерк.

Услышав этот приказ, Кромвель повинуется, едет в ближайший «Старбакс», находя дорогу по своему айфону, и покупает себе и Хэтти по сэндвичу и большому кофе на завтрак. После этого он какое-то время сидит в предрассветном свете снаружи, под бело-зелёным неоновым знаком, и с жалким видом глядит на машины, шипящие по мокрой улице. Прошёл небольшой дождик, и снег подтаял, а грязные остатки льда растворяются, точно куски сахара в чёрном чае. Голые деревья, перепутанные с проводами, разрезают серое небо геометрическими силуэтами. Кромвель возвращается в дом.

Продолжая читать, Хэтти поглощает сэндвич и пьёт кофе, который стремительно остывает. Вдруг она резко захлопывает дневник и с неким отвращением говорит:

– Ставлю сто баксов, что у Паркера в мозгу сифилис. Благодаря его путешествиям по Европе. Или по Новому Орлеану. Может, они и не геи, но о женщинах эти двое были явно невысокого мнения: Кролик называет Амойру – что за имя такое, Амойра?! – «девушкой для развлечений».

Ни о том, ни о другом Кромвель и не думал. Так он и говорит Хэтти.

– Конечно, не думал. Ты у нас – Паркер 2.0.

Кромвель не знает, как на это ответить, и отмахивается:

– Сифилиса у меня нет, если ты об этом. Так или иначе, посмотри на расшифровки в приложениях – неплохое пополнение Библиотеки. Много новых песен, неизвестные доселе версии «Стаггера Ли».

– Конечно, – фыркает Хэтти. – Но эта сторона Библиотеки и её миссии мне всегда казалась подозрительной. Все эти заявления о любви к чёрным, о братстве…

– Ты им не веришь?