Живой товар

— Погнал уже. Да толку мало. Может, даже хуже, что он теперь в свободном полете. Врага нужно рядом с собой держать, чтобы каждый шаг его отслеживать, а потом — цап!

Большая пятерня Зинченко изобразила, как ловит что-то в воздухе. Например, муху. Жена проследила за движением, залпом допила коньяк и произнесла севшим голосом:

— Не поздно и сейчас сделать это.

— Что сделать? — не понял Зинченко.

Она молча повторила его жест с воображаемой мухой.

— Арестовать? — спросил он. — Нельзя, Валюша. Он на допросах такого наговорит, что ни в какие ворота…

Зинченко тяжело встал, намереваясь отправиться к бару, но был остановлен объятием жены.

— Не надо, — прошептала она.

— Я прибрать хочу, — пояснил он.

— Я не о том.

— О чем тогда?

— Не надо Никонова арестовывать, — сказала жена. — С ним нужно иначе. Кардинально решать.

Он посмотрел ей в глаза, иронично прищурившись:

— Это как же?

— Ты знаешь, — прошептала Валентина.

Он шутливо щелкнул ее по носу:

— Ух ты у меня какая! Боевая!

— Еще бы! — улыбнулась она. — Я жена полицейского. Нам по-другому нельзя.

Зинченко обнял ее за все еще юную талию.

— Горжусь тобой, Валюша, — проникновенно произнес он. — Это большое счастье, что мы с тобой повстречались. Ты моя надежда и опора.

— А ты — жизнь моя, Саша, — ответила она. — Мой свет в окошке. Мое все. Все!

У нее была поэтическая натура, у Валентины Зинченко. В молодости она даже стихи писала. Что не мешало ей быть женщиной прагматичной и очень решительной, когда дело касалось семьи и благополучия. Ее дом был ее крепостью в полном смысле этого слова. И всех, кто находился снаружи, за крепостной стеной, она рассматривала как потенциальных врагов.

В данном случае таким врагом являлся для нее Никонов. Точно такой же точки зрения придерживался сам Зинченко. Он решил, что как только проспится и протрезвеет, первым делом займется решением проблемы под названием Никонов.

— Ты уже принял решение, Саша? — спросила Валентина. — По глазам вижу, что да. У тебя взгляд стал особенный. Люблю тебя таким.

— Да, Валя, — улыбнулся Зинченко. — Нужно будет встретиться с Никоновым, поговорить с глазу на глаз. Думаю, он все правильно поймет и больше меня никогда не побеспокоит.

Круглое лицо супруги удлинилось от изумления.

— Как, Саша? — воскликнула она. — Ты сказал «поговорить»? Я не ослышалась?

— Нет, Валентина, не ослышалась, — заверил ее Зинченко. — Поговорить. Не убивать же его. Я, видишь ли, на страже закона стою. Мои руки должны оставаться чистыми.

— Ты рискуешь, Сашенька, очень рискуешь.

— Такова моя работа. Риск является ее неотъемлемой частью.

— Сдаст тебя Никонов! — Лицо Валентины приняло обычную округлость, но сделалось некрасивым и каким-то мятым. — С потрохами сдаст!

«Годы берут свое, — печально подумал Зинченко, глядя на жену. — Молодость пролетела, старость не за горами. Осень жизни настала».

В душе он тоже был поэтом. Но пост и звание к поэзии не располагали.

— Я разберусь, Валя, — тихо, но жестко произнес он. — Это дело наше, мужское. Тема закрыта. Договорились?

Валентина вздохнула. Когда муж становился таким, нечего было даже пытаться переубедить его. За это она его любила. Крепость должна быть каменной, верно?

— Закрыта так закрыта, — сказала Валентина.

Глава тридцать пятая

Щадя чувства Лоры, они спали отдельно — она на кровати, он на диване в гостиной. Но стоило им остаться дома вдвоем, как начиналось такое… Им не хватало времени, мест и положений. Пока Лора ходила в школу, в магазин или к подругам, они успевали перепробовать все.

Никонов ни разу ничего не спросил про нигерийцев, и Оля была ему за это несказанно благодарна. Ведь одна неосторожная реплика или взгляд могли все испортить — испортить раз и навсегда. Если бы Оля увидела в глазах Никонова малейший намек на то, что он мысленно видит ее с другими, она бы замкнулась и больше не смогла бы оставаться с ним такой открытой и искренней. Для нее это было крайне важно. Он стал отсчетом ее новой жизни, которая отныне делилась на две половины: до и после.

На четвертый день этой идиллии Никонов отошел от окна с напряженным и суровым лицом, сел за стол, поиграл пальцами и изрек:

— Началось.

— Что началось? — спросили Лора и Оля одновременно.

— За домом установлено наружное наблюдение.

— Нигерийцы? — испугалась дочь.

— Белые, — сказал Никонов. — Опера́. Пасут меня. Нужно двигать отсюда.

— Ты уедешь? — спросила Оля.

— Мы все уедем. Втроем.

— Я никуда не поеду, — покачала головой Лора. — Мне нечего бояться. Я не преступница. Я жертва.

Никонов посмотрел на нее:

— Жертва чего?

— Как чего? Меня похитили! Удерживали в плену. Собирались продать в рабство. В сексуальное, — добавила она, будто бы пересиливая себя назло неизвестно кому.