Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Так или иначе, Эйдельман и Астафьев обменялись несколькими письмами, которые сейчас широко доступны, а тогда распространялись в слепой машинописи как последние образцы Самиздата. Когда принимаешься читать их сейчас, тексты этих писем оставляют очень странное впечатление.

Это похоже на сетевой флейм, когда опытный и расчётливый человек начинает дразнить сварливого старика на потеху публике. Совершенно непонятно, кстати, как эта переписка попала в печать — то есть в прибалтийский журнал «Даугава». Эйдельман как-то невнятно отнекивался, и говорил, что само собой, помимо него, но это всё ужасно неубедительно, и не очень улучшает его позицию.

Извините, если кого обидел.

15 сентября 2006

История про травлю медведей

Итак, сибирского медведя начали дразнить. Медведь был стар, облезл и сварлив. Он был трёпан жизнью и неискушён в этой, почти сетевой полемике — отвечал в частном порядке, безо всяких оглядок, и наговорил много искренних, но не политкорректных вещей.

В результате, как только он вылез из своей берлоги, его начали травить — причём так, что мало не показалось.

Тут ведь ещё какая беда — травля общественная всё же отличается от травли государственной. Если государство травит человека, то русское общество привито от этого страшной прививкой. Оттого, в головах срабатывает некий переключатель и хочется самому страшному упырю и душегубцу кинуть мимо конвоя буханку хлеба или собрать несколько денег на пропитание.

А вот когда просвещённое общество травит человека, то чаще всего он встречает мало сочувствия. Потому как либеральный человек травит умеючи, он одарён чувством к слову, и делает это от души, а не за унылый казённый оклад.

И народ останавливается в недоумении, хлеб замирает в руке и сочувствие истончается. Сочувствие обычно проявляют как раз душегубцы, которые обычно тут как тут, и сразу же кричат: «Айда тогда к нам!».

Так в своё время Герцен травил Некрасова — человека и в самом деле не самого приятного, но история либеральной травли которого стала очень показательной.

Беда была не в том, что либералы оказались неотличимы от консерваторов как свиньи и люди в романе Оруэлла, не в том, даже, что демократические пропагандисты пользовались теми же методами и приёмами, что и советские партийные функционеры, а в печальном свойстве человеческой массы, которое одно является инвариантом во времени.

Потом произошло, что и должно — все как-то начали безумно сожалеть — сожалеть начала часть грузинов, травивших Астафьева, сожалел и Эйдельман, и в пересказе Андрея Битова это выглядело как «Ведь эта история, переписка с Эдельманом, когда его обвинили в антисемитизме, между прочим, это довольно трудно выносимое обвинение. Эдельман, кстати, и мне говорил: ну черт попутал, не тому, не так подговорили. В общем, подставили, что называется, позициями заведомыми двух порядочных людей в совершенно непорядочную историю. Опубликовал повесть, в которой нашли антисемитские мотивы и с готовностью пошли его терзать, а Эдельмана, как человека честного, подставили возмутиться. Короче говоря, нормальная возня невидимой двухпартийности, которой Астафьев, как порядочный человек, не имел никакого отношения». Потом Борис Мессерер говорил, что «шумевшем рассказе о Пицунде “Ловля пескарей” и имелся определенный, стихийно возникший раздражитель для грузин, то он легко оправдываем тем, что в характере Виктора Петровича было, конечно, незнание многих условностей кавказского этикета, или, я бы сказал, подробностей грузинского уклада жизни. Ведь если бы он знал грузин лучше и точнее, то, конечно, это недоразумение быстро исчерпалось бы само собой, а не возникло в такой обостренной форме и не заняло бы на какой-то период совершенно неподобающее место в умах столичной публики».