Живой Журнал. Публикации 2001-2006

— Надо было бы переписываться.

— Видишь ли, я бы рад переписываться, но ты не отвечаешь на письма.

— Ну, знаешь! Последнее письмо, на которое я не ответила, было два года назад.

— Сильный аргумент.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

История про разговоры DCLII

— Шалун.

— Дык ёпта.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

История про разговоры DCLV

— Тут, видишь ли, мы имеем дело с синтетическим явлением: есть косноязычие, не бывшее косноязычием в момент написания. Все эти кальки с французских и прочих (южнорусских и прочих диалектов), локальные фразеологизмы. и проч.

Есть косноязычие, которое было косноязычием уже тогда, но советская школа старалась его затушевать — то есть, существовал принцип всеобъемлющей прелести [у гения всё прекрасненько — и стильчик, и сюжетик, и мыслишки, и семейка] (и теперь происходят наши открытия). Выясняется, что у гения мыслишки могут быть так себе, а сюжетик и стильчик — очень даже ничего. Или даже только стильчик.

И всем это ужасно поразительно, хотя ничего поразительного в этом не наблюдается.

Наконец, есть косноязычие, что считается косноязычием индивидуально. (Тут вообще как спор двух человек, которые стоят по разные стороны цифры, нарисованной на асфальте. "Шесть"! — кричит один. "Девять"! — не соглашается другой.

На мой взгляд, тут зачёт по очкам — не добрав в одном, можно добрать в другом. Даже "настоящие" огрехи стиля могут искупиться его внутренней силой. Это, впрочем, банальность.

— Ну, тогда возьми круглый стол овальной формы-то! Тем более, вы его и издавали — после того, как сериал сделали.

— После сериала всех хорошо издают. А круглый стол овальной формы — взял бы непременно, вот только куда мне его поставить? Я издавал пару раз того самого товарища, который настолько любит словосочетание "бОльшая половина", что употребляет его по нескольку раз на четыре авторских листа текста.

— Пронин? Деревянко? Руденко?

— Я детективов не издаю, господь с тобою.

— Ну, собственно, спор возник именно из этого. Я просто пыталса доказать товарищу Нестерову, что при желании за пять минут из любого классика можно надергать МТАшных ляпов, многие из которых на то время ляпами не были.

— А помнишь, были шутники, что рассылали по областным газетам стихотворение Блока и получали стандартный ответ, что стихотворение — дрянь, и надо поучиться у классиков?

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

История про разговоры DCLIX

— Мягко, но уверенно берём пациента за подбородок, откройтепожалуйстарот. Ппшшшш — это замораживающий аэрозоль, теперь даже обезболивающий укольчик не доставит дискомфорта. Включаем новейшую, практически бесшумную сверлильную машину. Пациент уже плачет от умиления. Если почувствуете неприятные ощущения, стоните или дёргайте меня за халат…

Я не шучу.

— Да! Да! Да! И так продолжается двенадцать часов к ряду.

— А взгляд, взгляд пациента, входящего в дверь?!

— И дрожание его век, слабый след дыхания на зеркальце — когда его выносят? А?

— Это всё потом, а сейчас — улыбнуться ему навстречу, слегка склонив голову набок. Пусть ощущение беззащитности захватит его целиком.

— Да, пусть его отшатнёт, он ударится плечом о дверной косяк. Снова ударится — уже о грудь стоящего сзади санитара в кожаном фартуке.

— Ай! Какие ещё санитары, никто не должен нарушать волнующую, доверительную обстановку.

Извините, если кого обидел.

06 ноября 2006

История про разговоры DCLX

— Спасибо. На меня нахлынули разнообразные воспоминания.

— Это довольно угрюмая история. Я помру скорее. Впрочем, я — человек, не очень любящий писателя Искандера, нашёл у него чудесную фразу, которая искупает всё: "Если человек около сорока начинает жаловаться на жизнь, сразу хочется ему сказать: "Потерпите, недолго уж!".

— Браво! Буду себе регулярно говорить.

— Вариантов множество. И совсем даже и не таких. Некоторые рождаются сразу нестареющими сорокалетними. А некоторые проживают несколько жизней, никак не связанных между собой. В любом случае — «современник» понятие загадочное. Впрочем, один медицинский академик говорил — из того что, все остальные мрут, совершенно не следует, что я должен помереть. Индукция здесь, говорил он, бессмысленна. Был, в общем, прав. Правда, помер.

Я — старый солдат. И не знаю слов. Вернее, знаю, но те, что положены старому солдату.

А они здесь не подходят. Тем более, я стесняюсь внешности — я старенький, толстенький и лысенький. У меня зубы вставные. Для нас Кобзон начинался гораздо раньше, был вовсе не заматерелым Синатрой, а голосистым молодым человеком. Абберация зрения, так сказать. Это не парик.

Я его в разных ракурсах помню — Лауреат премии Ленинского комсомола, как никак.

— Всё не так. Надежду вы сами посеяли, там в чаду ночных похождений, там где туманы и пьяницы с глазами кроликов. Там, там, без меня.