Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Внизу местность, чем-то напоминающая Крым, трассу на Ялту. Трасса видна как струя огней в наваливающейся темноте. Видимо, это район Чатыр-дага. Вокруг горы, поднимается ветер. Этот ветер прижимает машину к скалам. В ущелье идёт восходящий (или нисходящий? — это нужно уточнить) поток воздуха, и, чтобы не разбиться, приходится идти на вынужденную посадку.

Мы сажаем вертолёт на маленькой полянке, в распадке. Это седловина, перевал в длинной цепочке гор, заросший травой, кустами, переходящий по краю в плотный буковый лес с одной стороны и обрывающийся в долину с другой.

Толстый высокий пилот ругается, склонившийся над неработающей рацией.

Мы решаем разжечь костёр, чтобы скоротать ночь, но только мы отходим от машины, как слышим окрик.

— Стой, лечь, руки за голову!

Это кричат люди в полушубках, наставив на нас кинематографические автоматы Шпагина, а проще — ППШ.

Эти люди связывают нам руки сзади и ведут куда-то.

Толстый пилот бросается в сторону, звучит автоматная очередь, и он падает в кусты. Слышится треск.

Тут надо сделать необходимое пояснение. В этом месте моё сознание раздваивается. Одного меня ведут по обрыву, другой же наблюдает всё это с высоты трёх-четырёх метров. Этот возвышенный я знает уже удивительную вещь.

Суть её заключается в следующем: существует несколько миров, а вернее — существует пространство, аппендикс которого, связан с нашим миром несколькими квадратными метрами своей горловины.

Эти несколько метров приходятся на этот участок горного перевала. И вот, потусторонние часовые пересекли незримую границу ничего не зная о ней, так и не заметив её.

И так же, не заметив, уводят нас обратно к себе.

Теперь вернёмся ко второй моей половине, которую толкают стволом ППШ в спину. Часовые или, вернее, дозорные одеты в справные белые полушубки, перетянутые ремнями.

На ремнях — бляхи со звёздами. Звёзды и на шапках.

Шапки тоже справные — аккуратные ушанки.

Я-спящий успеваю удивиться этим полушубкам, слишком тёплым для крымской зимы, но вот уже исчезаю в люке. Это не люк, а дверь бункера с прикреплёнными к ней маскировочными камнями. За ней ещё одна — огромная, зелёная, с визгом раскрывающаяся навстречу.

Гора оказывается населена жителями, как муравейник — муравьями. Внутри работают подземные заводы, производится синтетическая пища.

Это понимаю я — тот, отстранённый и бесконвойный.

Там же, внутри, царит социализм, но социализм странный, выморочный, похожий на государство Ким Ир Сена.

Пойманных вводят в кабинет, похожий на кабинет Сталина, такой сталинский кабинет, каким его показывают в фильмах.

На столе там стоит персональный компьютер, обшитый морёным дубом, телефонная трубка лежит на рогах старинного аппарата.

Смесь стилей и времён — вот что поражает меня.

Сверху, над человеком во френче, зеркальной поверхностью стола и дубовой обшивкой стен, висит портрет усатого Генералиссимуса в строгой раме.

То, что происходит дальше, я помню отрывочно.

Кажется, к каждому из нас приставляют идеологического поводыря. В моём случае это девица с лицом напоминающим корейские календари — не антропологически, а некоей полиграфической кукольностью. Сон совершенно асексуален, и я вспоминаю лишь ощущение отчётливого идиотизма в здравицах, которыми она оканчивает каждую фразу.

Не очень понятно так же, чего от нас хотят… Повторяю, что происходит — я помню неотчётливо. Машины… Нет, не помню.

В сновидение вливается, наконец, литературная струя.

Согласно законам развития сказки, я-отстранённый понимаю, что в моём мире, откуда вылетел вертолёт, время идёт иначе, чем здесь.

Тут можно рассмотреть два варианта. Классический вариант сказки: герой попадает к подземным жителям, проводит у них день, приходит домой. Его дом заброшен. Родные умерли.

За этот день на его родине прошло пятьдесят лет. Может быть, сто.

Другой вариант — человек живёт у горных духов. Он живёт у них годами. Например, ваяет каменный графин. Когда он возвращается к старательскому костру, откуда отлучился на минуту, его товарищи отшатываются. Человек зарос до колен серебряной бородой, но его похлебка осталась теплой.

Эта схема реализована в притче о падающем кувшине Магомета.

Итак, проходит время. Всё-таки это долгий срок — наверное, около года. Может, двух.

Происходит, наконец, какое-то мероприятие на свежем воздухе, причём мероприятие абсурдное, как и весь этот утопический коммунизм в одной отдельно взятой горе.

Например — прополка склона. Вечерняя коммунистическая молитва. Парад.

Стелется туман, сползает в долину. Фигуры в тех же полушубках в горном тумане.

Здесь тоже литературная реминисценция — Жилин да Костылин. Кавказский пленник.

Я во сне осознаю себя в двух лицах — заключённого строителя пещерного общества, несвободного и зависимого, и я-отстранённого, созерцающего сон со стороны, будто в шапке-невидимке.

Опять литературный отсыл: весь сон непрочен, как падающая колода карт.

Тот, второй мой спутник, товарищ по несчастью ещё боится автоматов, часовых, всех атрибутов этого фантасмагорического царства.