Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Можно судить и рядить о том, станет ли графоман известным писателем. Я вот думаю, что разумеется, может, обязательно может. Всенепременно. Потому что в глазах книжной индустрии Маринина является писателем. Это пишется под ней внизу телевизионного экрана, это не вызывает у меня возмущения. Вот Брежнев — не писатель, хоть книги издавал, а Маринина — писатель. Быть по сему. Популярность и коммерческий эффект — явление многофакторное, зависит оно от рекламы, от маркетинговых ходов, от позиционирования писателя на рынке, от его внешних данных и особенностей биографии. А, совсем забыл, — ещё от интересности текста. И что ж, на графомана может возникнуть отчаянный спрос.

Бороться с графоманами всё равно, как с порнографией. Натужно и противно, а главное — бестолку. Нужно лишь отвести резервацию для графоманов. То есть лишить графоманов возможности заставлять насильственно обывателя читать их, графоманов, творения. Ну, и не давать возможности графоманам удовлетворять свои прихоти за счёт тех, кто этого не хочет.

Ну, там отправила жена мужика в город за швейной машиной, а он там все деньги семейные вложил в печать своей стихотворной книжки. Ну, натурально, его скалкой — и поделом. Потому как сэкономь денежку на пиве и печатай что хочешь.

Я вот долго встречался с графоманами, они приходили ко мне в редакцию и несли свои книжки. Книжки были изданы, и графоманы просили, чтобы об их книгах было рассказано городу и миру. Но газетная жизнь похожа на сгущённое молоко, в ней вязнет всякая бедная графоманская муха. Богатый же графоман покупает кусок газетной бумаги, и про него пишут приятное и радостное.

10 октября 2003

История про графоманов (третья)

Я вот долго встречался с графоманами, они приходили ко мне в редакцию и несли свои книжки. Книжки были изданы, и графоманы просили, чтобы об их книгах было рассказано городу и миру. Но газетная жизнь похожа на сгущённое молоко, в ней вязнет всякая бедная графоманская муха. Богатый же графоман покупает кусок газетной бумаги, и про него пишут приятное и радостное.

Я-то признаться не ригорист и человек корыстный. Поэтому, я готов был бы получать деньги от графоманов. Например, графоман бы звонил мне и говорил:

— Знаешь, Владимир Сергеевич, я написал рассказ — сейчас я его тебе вышлю, а завтра приду в гости.

И вот он приходил бы ко мне, бренча бутылками, с окороком подмышкой. Я бы говорил ему, что думаю, (а сам, на всякий случай, поглаживал бы газовый ключ под столом), мы выпивали бы, а потом я провожал бы его, пригорюнившегося, до дверей.

Но обедаю я с друзьями, к счастью, далёкими от литературы.

10 октября 2003

История про очевидность невероятного (По следам наших выступлений)

Однажды ночью я смотрел телевизор и наблюдал, как с Гордоном и Бестужевым-Ладой беседует Капица. Культуролог Бестужев-Лада половину передачи с надрывом вещал, что он одной ногой уже в могиле, нет места ему под солнцем, вот-вот и умрёт он, вы меня слушаете, я вам говорю, нет мне перспективы в жизни, я уже отжил своё.

Я же думал о другом — самое забавное, что, по сути, Гордон — наследник Капицы. А его передача суть наследованная передача «Очевидное-невероятное». Конечно, у Капицы было много естественно-научного, а у Гордона в ночи сидят и гуманитарные учёные, но всё же у Капицы бывал Тур Хейердалу со своими папирусными лодками, бурчали археологи про всяко-разные древние цивилизации, обсуждалась там загадка «Слова о Полку…». И прочие дела. Понятно, что в «Очевидном-невероятном» моего детства не обсуждали Христа и бестселлеры — так то время было другое. Впрочем, я помню историю, про то, как его за это однажды топором саданули.

Я больше любил Капицу.

Во-первых, это была ностальгия.

Во-вторых, Капица всё же потомственный лектор, прекрасный популяризатор. Он рисовал в прямом эфире правильные графики. Говорил, что по осям, каков масштаб, а графики гостей Гордона часто напоминали кривые кислотно-щёлочного баланса из телевизионной рекламы — сине-красные, со звоном врезающиеся в ослепительный зуб. Было понятно, что Гордон честно отрабатывал название своей передачи — это была передача не про удивление очевидным и поиски невероятного, а передача про Гордона. Про то, как он разговаривает с разными людьми. Через какое-то время новый ведущий пообтесался. Видимо, он проецировал на учёных настоящих и мнимых стиль своей прошлой утренней передачи с его личными идиотами. Та передача была действующей моделью общества за стеклом, и, видимо, именно поэтому Гордон так ненавидел «За стеклом», а «За стеклом» была замечательным началом — на месяц, кажется, опередившим куда более профессионально сделанную передачу «Последний герой» — передачу такую же упырскую. В «За стеклом» была прелесть домашнего порно, за которым не столько порок сладострастия, сколько порок подглядывания.

Гордон, кажется, ненавидел «За стеклом», потому что подглядывание за морскими свинками было конкурентом его стиля телевидения.