Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Язвительный Карабчиевский писал по этому поводу: «Ну, восстали мёртвые, расселись в Космосе, как птицы на ветках, и что же теперь им делать? Фёдоров, живой, ненавидящий смерть, решил величайший вопрос бытия не только за живых — он решил и за мёртвых. А ведь он их не спрашивал. А, быть может, для них, мёртвых, воскреснуть, да ещё для такой замечательной жизни, которую он им уготовил, сто раз мучительней и страшней, чем для нас умереть?».

Потом я обнаружил книгу той самой предводительницы Федоровцев, которая рекла о святом духе. Она, с мужеством человека, оказавшегося между двух огней — православного богословия, всегда сурово относившегося к «ереси Фёдорова», и эстетики импортного христианства, построенного по законам маркетинга, проповедовала о «Тайнах Царствия Небесного». Вторая часть в этой давней книге называлась, кстати, «Реальные пути осуществления Царствия Небесного». «Гербалайфу», очень популярному тогда, и не снилась эта модальность.

Там ещё говорилось: «Всеобщее дело воскрешения умерших и преображения мира — единственная религиозная возможность для тех миллионов, которым не дана вера. Участие же верующих в этом Деле, совпадающем с содержанием с христианским обетованием, не только не противоречит воле Бога, но и является её прямым исполнением. И верующие, и неверующие будут делать одно дело, движимые одним чувством, одним желанием, одной целью».

Я читал всё это в унынии, поскольку тогда начал хоронить своих стариков и похороны шли чередой. Я вспоминал, как всё тот же Карабчиевский писал о фёдоровском плане преобразования жизни на Земле, что «как всякий проект общественного спасения он был всё-таки страшен», и соотношение человеческой души, индивидуальности с идеей всеобщего, тотального, если не тоталитарного «делания» — проблема сложнейшая. Но идея, заключающаяся в том, что, собравшись скопом и навалившись на что-то (или кого-то), люди обретут вечное счастье, неизбывна. Может оттого, что она естественна для человечества. Мысль об этом спасении — вечная мысль, и желание модернизировать прежние пути спасения — тоже вечно.

Круг этот вертится, колесо крутится, и время от времени зажёвывает кого-нибудь из зевак.

Не только благочестивый теолог, но и обычный прихожанин может придти в недоумение, узнав, что «Фёдоров выправляет противоречия внутри христианского идеала, некоторую несведённость его ценностей» и, читая о некоей мысли Фёдорова, которая является основным вкладом в уточнение христианского идеала до действительно высочайшего».

Тогда настало то время, когда стройная логика классической философии стала не в моде. Время, когда чеканные формулировки и ясные суждения заместились тихим бормотанием, загадочным словом «симулякр» и сумраком теологических коридоров. Именно поэтому я обнаруживал в апологии библиотекаря-воскресителя: «Пониманием условности пророчеств, замыслом имманентного воскрешения Фёдоров снимает идею эсхатологического катастрофизма при переходе в абсолютное, благое, божественное бытие, когда конечное разрешение судеб земли отдаётся исключительно высшей трансцидентной силе». Однако интересующегося спасением это вряд ли остановит.

Спасение вещь притягательная.

Вот что я расскажу: среди моих знакомых была одна несколько замороженная девушка, родители которой были крепко воцерковлены. Отец отринул от себя прежнее ремесло буковок и слов, мать простилась с поэзией. Так она стала дочерью дьякона.

Девушка тоже прилежно посещала храм, где слушала проповеди весьма модного батюшки, к тому же — её духовника.

Как-то, прощаясь, её духовник наклонился к ней и произнёс на ушко:

— Все спасутся… Только никому не рассказывай.

11 ноября 2003

История про поцелуи

Сегодня поехал за деньгами.

Сделал два открытия. Первое — очень странное — в каком-то закутке обнаружился парк имени Ф.И.Тютчева. Парк маленький — величиной с песочницу, но очень странный. В нём лежат три камня с полированными латунными табличками. На первой написано "В честь 200-летия поэта…" на втором значится: "Нам не дано предугадать", на третьем — "Умом Россию не понять". В центре садика стоят три трубы, идущие из центра Земли, а на каждой из них сидит по маленькому ангелу. В натуральную величину, разумеется. Один ангел — с лирой. Другие с какой-то хренью. Не то с флейтами, не о с луками. Один из них — как огнегривый лев, другой исполненный ночей, а третий вовсе не разлей.

— Воды, — я сразу захотел. Впрочем, куплен был херес.

За ангелами оказался барельеф с тётьками. Тётек там несколько, и одна из них, как Саломея, держит огромное блюдо с головой в очках. Под головой написано, чтобы не перепутали — Тютчев Ф. И. Я получил денег и решил выпить хересу прямо здесь.

— Холодненького? — заинтересованно спросили ангелы.

— Холодненького — злобно ответил я.

Место было крохотное, и на меня сразу стали смотреть дурно — какие-то люди из почтового отделения. Тогда я полез в метро как крот.

Там я выпил ещё хересу — между станцией "Академическая" и "Ленинский проспект" — и сделал второе открытие.