Живой Журнал. Публикации 2007

Окружающее показалось гнусным, глаза резало. К тому же я опух.

Нет, мир всё-таки гуманен. Вот когда будут звонить из телевизора с просьбой сказать пару слов в веб-камеру, то я точно перевернусь на другой бок.

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2007

История про сны на природе

Заснул на берегу речки Воронки, рассуждая о вещем и сущем. Бежали мимо муравьи — один, не в меру любознательный, подумал и укусил меня за палец. Озадачился и побежал дальше. Прилетел жук-говноед, но убрался вон до поры, до времени.

Несколько раз просыпался, ворочаясь в высокой траве как зверь. На пригреве было тепло — это струился запоздалый жар проебанного лета.

Затем я пошел на взгорок, и воздел руки с коммуникатором вверх, чтобы он поймал Сеть. Так, подпрыгивая и ловя электромагнитные волны, поклоняясь Сети, как поклонялись Солнцу индейцы, отправил я вам это сообщение.

Извините, если кого обидел.

06 сентября 2007

История про невежд

Босой, босой — если кого это интересует.

Извините, если кого обидел.

06 сентября 2007

История про быстролетящее время

Вчера, ещё только свернув с дороги к имению, я заприметил знакомую бабу. Она много лет назад служила там экскурсоводом и, было, учила меня, барчука, разным штукам в овсах.

Нынче она получила вольную, а муж разбогател на откупах. Двое детей держались за подол.

Я не преминул посетовать на то, как летят годы.

— Да и ты, барин подурнел, — отвечала она, посуровев.

Извините, если кого обидел.

07 сентября 2007

История про утро писателя

С утра вышел на покос — как и положено, сперва разулся и прогулялся по родной мураве.

Но время приготовлений ушло — я помолился и пошел посолонь.

Природа теряла последние остатки солнечного тепла.

Простое, вековое русское занятие было в радость. Труд был сладок и приятен — коса-литовка пела, в голове рождались новые замыслы.

Самые удачные строчки за мной записывал Прохор, приставленный ко мне молодым графом.

Гроза набухала над лугом, пахло горьким запахом трав и соцветий, а так же радостным потом крестьянского труда.

За рощицей сели, притомившись, старики-писатели. Дым самосада стелился над полем, распугивая вялых комаров-карамор. Дело у писателей не ладилось — сказывались и немочь и вчерашняя гульба в имении. Пляски с девками не пошли им в прок, и балалаечный звон, казалось, до сих пор стоял у них в ушах. Прохор смотрел на них с крестьянским презрением, а я с жалостью.

Раньше прочих я скосил свой край, но не остановился: ведь приближался курьерский поезд.

Сотня глаз смотрела на меня из окон, полсотни носов сплющились о стекла. Вся русская литература стояла за мной и невозможно было было посрамить ее дурной работой. Пронёсся поезд — молчали жёлтые и синие вагоны, в зелёных плакали от радости и пели.

Прохор у меня за спиной делал озорные знаки проезжающим соглядатаям. Я цыкнул на него между взмахами и он, скорчив постную рожу, подал мне вышитый рушник.

Я остановился и обтер лоб.

Печальный немец Карл Иванович привез мне на сивом мерине крынку с молоком и добрую краюху хлеба. Прочим писателям пришлось докашивать свой удел перед электричками. Да и то: приехал бы какой постмодернист с сенокосилкой — и вовсе погнали бы его в тычки.

День клонился к закату, я усталый, но довольный, под раскаты приближающегося грома, вернулся в имение. Да и то сказать, шел так быстро, что бедный Прохор еле поспевал за мной, неся подмышкой кипу исписанной бумаги.

Извините, если кого обидел.

09 сентября 2007

История про крепостных музыкантов

Сегодня мы поехали в гости к дядюшке графа. Он зазвал нас на концерт своего крепостного квартета.

Когда я вместе с прочими писателями подъехал, то дворня уже помогала музыкантам тащить инструменты. Так на стульях перед барским домом появились боян, две обычные балалайки, а так же, рядом, воткнули жалом в землю страшную и облупленную контрабас-балалайку.

Когда первый мелодичный звук пронесся над остывающей землей и растворился в кисельном тумане, мы побросали стаканы и вышли на веранду.

Только один старый писатель Фирсов, что вечно на всё и всех дулся, сказал что ему милее унылый напев зурны. Он отказался слушать балалайку и ушел в поля ловить пауков и скорпионов.

Музыканты были похожи на чертей. Особенно один горбоносый балалаечник, что со зверским лицом щипал свой инструмент.

— Ай, наяривай! — крикнул дядюшка, и все пустилось в пляс.

Тут уж и мне было не устоять. Я сноровисто вынул из китайской вазы розу, и, зажав в зубах, повел в танце свояченицу графа.

Прелесть что это был за танец! Столько в нем было русской души… Право, почти столько же, сколько в расписной матрешке, мистическом прихвате русских колдунов и ворожей.

Чудо что это был за танец, прямо хоть святых выноси.