Живой Журнал. Публикации 2010

Писатели относятся к своим меняющимся товарищам, как изменившей женщине. "Ты подарила мне, а потом отняла надежду. Это преступление, а за преступление по моему приказу вливали в ухо яд и бросали под мельничные жернова", бормотал герой сказаки Вениамина Каверина "Верлиока".

А Шкловского любили много — любили и в юности и в старости. Неизвестно, что было обаятельнее — он сам или его тексты.

И когда он менялся, совершал ошибки, каялся в них, совершая новые, ему не порощали.

А когда деревья Российской империи были большие и сахарные головы в магазинах Петербурга — слаще, Виктор Борисович Шкловский часто приезжал в Куоккалу.

Стояло военное лето 1916 года.

И тот самый Николай Чуковский потом напишет: "В 1916 году он был крепкий юноша со светлыми кудрявыми волосами. Приезжал он к нам не по железной дороге, как все, а на лодке по морю из Сестрорецка. Лодка эта была его собственная. Приезжая к нам, он оставлял лодку на берегу и, пока он сидел у нас на даче, её у него обычно крали. Воры всякий раз действовали одним и тем же методом — они отводили лодку на несколько сот метров, вытаскивали её на песок и перекрашивали в другой цвет. Начинались увлекательные и волнующие поиски лодки, в которых я неизменно принимал участие. Словно сквозь сон припоминаю я, как сидели мы с Виктором Борисовичем ночью в засаде и подстерегали воров. Тучи набегают на луну, босым ногам холодно в остывшем песке, от малейшего шелеста в ужасе сжимается сердце, и рядом Шкловский в студенческой тужурке — взрослый, могучий, бесстрашный, оказавший мне великую честь тем, что взял меня, двенадцатилетнего, себе в сотоварищи".

Извините, если кого обидел.

24 августа 2010

История про вражду и непонимание — ещё одна

Все эти "деньги за чёрный хлеб я отдала" мне ужасно напоминают обвинения что т. Индокитайский проиграл в польский банчок 7384 рубля 03 коп. казенных денег: "Как Индокитайский ни вертелся, как ни доказывал в соответствующих инстанциях, что 03 коп. он израсходовал на пользу государства и что он может представить на указанную сумму оправдательные документы, ничто ему не помогло. Тень покойного писателя была неумолима".

Извините, если кого обидел.

24 августа 2010

История про Гречку, вражду и разного рода поступки в глазах обывателя

…Тут ещё вот в чём дело — русская история подсовывает современному обывателю удивительный материал, а обыватель вовсе не всегда им рачительно распоряжается.\

Мемуары прошлого века часто заставляют обывателя идти путём примитивных эмоций.

Вот читает он записки какого-то сидельца, что обличает своего товарища всё рассказавшего на следствии сатрапам, и ужасается низости предателя.

Однако какой другой сиделец, в другой книге, брюзжит из тёмного угла.

Другой сиделец сообщает, что если б взялись по настоящему, то любой выдал страшные тайны тоннеля от Бомбея до Лондона, а так же всё что угодно.

Однако ж первый, гордится тем, что не выдал, а потом выясняется, что его и вовсе ни о чём не спрашивали.

А люди вполне мирные говорят на манер героя Ильфа и Петрова, что 03 копейки они израсходовали на пользу государства, хоть и проиграли какие-то бешеные тысячи в польский банчок. Великий поэт оказывается дурным семьянином (впрочем, к этому любитель мемуаров уже приучен — в моей жизни был чудесный разговор в пивном баре "Гульбарий" близ Белорусского вокзала.

Там, за круглым столиком я стоял с людьми, что были старше меня. Разговор их, тлевший вначале, вдруг стал разгораться, шипя и брызгаясь.

Так шипит мангал, в который стекает бараний жир с шашлыка.

Наконец, один из моих соседей схватил другого за ворот капроновой куртки и заорал:

— А сам Пушкин?! Сам Пушкин? Жене — верен был? Скажешь, не ебался? Ни с кем не ебался, при живой-то жене? Утверждаешь? А за это хуй под трамвай положишь?

И правда, рядом звенел по рельсам трамвай номер 5.

— А как на Воронцова эпиграммы писать, так можно и тут же к жене его подкатываться можно? — не унимался тот худой и быстрый человек. — А Воронцов из своих за наших объедал в Париже заплатил! Из своих!.. И тут этот… И ты мне ещё выкатываешь претензии? мне?!

Ещё дрожали на столе высокие картонные пакеты из-под молока, ещё текло по нему пузырчатое пиво, но было видно, что градус напряжения спал.

Снова прошёл трамвай, а когда грохот утих, соседи мои забурчали что-то и утонули в своих свитерах и шарфах.

Вот оно, умелое использование биографического жанра, подумал я, и до сих пор пребываю в этом мнении).

Итак, перед обывателем нестройный хор мемуаристов, выносящих нравственные вердикты, причём у каждого из них, на случай неудачи в споре, есть в кармане кастет.

Когда их припёрли к стене, и обнаружили за кумиром странный поступок, они выхватывают его, выкрикнув: "Не так как вы, подлецы! он — иначе!".

А, в общем, не иначе.

Извините, если кого обидел.

24 августа 2010