Живой Журнал. Публикации 2010

Поэтому, когда ты первый раз надавил на клавишу, дёрнул мышью, открывая текстовый процессор — я уверен, что с этого момента всё всем известно. Я не пишу ничего «под замком» из этих соображений. И стараюсь не стирать ничего — даже тех глупостей, в которых меня уличили. Понимаете, ведь все эти списки, рейтинги, радость по поводу количественных показателей ужасно неинтересная штука. Это напоминает то, как в моём детстве некоторые мои сверстники шли по головам, чтобы стать председателем совета пионерской дружины. Истлели пионерские знамёна, а гадости остались в памяти. И что ещё хуже, прожит не свой отрезок жизни, не естественный. Не нужно быть лучше всех, нужно быть на своём месте. Но я говорю банальности. Да.

— А почему Вы говорите банальности? Это такая терапия?

— Почему терапия? Хрен вам, а не терапия. Банальности нужно время от времени говорить. Что вода мокрая, что весна придёт, что убивать и мучить людей нельзя. Это не терапия, это профилактика.

— Профилактика чего — возможного сдвига понятий?

— Да нет. Я не знаю, какой сдвиг понятий имеется в виду. Есть ощущение, что нужно время от времени, как молитвы, повторять известные всем вещи. И всё.

— Можно ли сказать, что банальности (и только банальности) бывают страшно интересны и заодно как-то упорядочивают жизнь?

— Вы всё время хотите что-то абсолютизировать. А я всё время хочу говорить о конкретном. Потому как не бывает людей вообще, а есть только конкретные. Я говорю о том, что простые вещи бывают страшно интересны. Да.

А банальность, кстати, очень интересное французское слово — это то, что отдавалось сюзереном вассалу в дар за его обязанности, только потом банальность стала названием всякой вещи общего пользования — это я вам Брокгауза пересказываю. Так что с простыми вещами, к тому же, не так всё просто.

— Не желаете награждать эпитетами ЖЖ, тогда охарактеризуйте, пожалуйста, себя. Кто и что Вы за писатель?

— Вот помру, и это выяснится. Откуда ж я возьму столько нахальства, чтобы так гордо о себе говорить. К тому же, перед писателем всегда стоит призрак хармсовского читателя со своим однозначным мнением. Тем более, что в зависимости от времени, ощущения меняются. Вот сейчас я чувствую себя как писатель, который рассказывает истории. Вне зависимости от их объёма — до романа включительно. Schriftsteller, рассказчик историй, Geschichtenerzähler. Историй в мире множество, да.

— То есть, Вы не согласны, что историй всего четыре?

— Почему не согласен? Согласен. Для кого-то точно четыре. Только все классификации — что тришкин кафтан. Почему — четыре, а не тридцать шесть? Что до меня, так я считаю, что истории делятся на: а) написанные императором; б) протухшие; в) прирученные; г) всосанные с молоком матери; д) истории о сиренах; е) сказочные истории; ж) истории о бродячих собаках; з) истории, включенные в эту классификацию; и) истории с сумасшедшим сюжетом; к) бесчисленные истории; л) истории, написанные самой лучшей верблюжьей кисточкой; м) другие истории; н) те, что лежали в разбитой цветочной вазе; о) те истории, что засижены мухами.

Всё — истории, даже мемуары. Знаете, кстати, как Даль определяет слово «мемуары»? Житейские записки. Я, например, отчасти пишу житейские записки. Только у меня есть такое внутренне правило: жизнь очень страшная штука, а о страшном нужно всегда рассказывать весело.

— А с противоположным утверждением: «жизнь очень весёлая штука, а о весёлом нужно всегда рассказывать страшно» — Вы бы не согласились?

— Нет. Этой фразы я не понимаю. То есть страшилками будоражить обывателя? Нет, точно не понимаю. От перемены мест слагаемых тут, кажется, смысл меняется — нужно уточнять.