Живой Журнал. Публикации 2010

Есть много писателей того же возраста, что имели мощный толчок в молодости — такие Серапионовы братья, как Тихонов и Федин, которые начинали сильно, и варились в этом братском котле, чего им хватило надолго. То есть, в первом порыве наверх — "Города и годы", а как горючее иссякло, так получалось "Необыкновенное лето", то есть "Первые радости" (1945), "Необыкновенное лето" (1947; Сталинская премия) и "Костер" (1961). Трилогия прочно и хорошо забыта, хоть и была неоднократно и даже многосерийно экранизирована.

Двигатели были разные — вон, были крепкие беллетристы, коих и сейчас читать можно. А были какие-то странные конфузные движки, что и тогда читать было нельзя, а сейчас, когда они подёрнуты патиной времени, ожидаешь, что это будет хотя бы курьёзом, диковиной, вроде чтения "Огонька" 1948 года в застолье.

Но нет, там какой-то прах и тлен, только бормочет где-то в уголке автор что-то назидательное — как магистр Йода.

Крепкий беллетрист Алексей Николаевич Толстой продержался как раз до начала сороковых. И читали "Хождение по мукам" много и тогда, что бы Адамович не говорил, и потом ещё несколько десятилетий читали. Ну, да — не Андрей Платонов, но динамика его полёта равномерна. ("Ивана Сударева" я не беру в расчёт, как эпизод — да и жизни автора тогда оставалось мало). Но вот у Бориса Житкова был вполне равномерный, набирающий высоту полёт — и если б не смерть в тридцать восьмом, мы бы увидели что-то удивительное. Переломленый Заболоцкий хоть был превращён, сменил траекторию, остался гением. (Хотя мы говорим о прозе, да). Сельвинский написал "О, юность моя!" в шестьдесят шестом, кажется.

Я интуитивно чувствую, что это не общее правило, хотя согласен с тем, что большая часть стартовавших в двадцатые такова.

Однако Фадеев-Федин-Леонов-Тихонов-Шолохов — именно самостоятельный типаж. (Фаддеев стилистически портит картину. Цинично говоря, он нарушает строй тем, что не вошёл в "вегетарианские" времена, а эти-то жили-поживали. Но "Разгром" даст сто очков форы всяким "Барсукам").

То есть, это писатели, мощно начавшие в двадцатые, но не пронесшие дара дальше, за грань военного времени. Ставшие лауреатами и орденоносцами, потом, кто дожил — Героями Социалистического труда. Представитель этого типа — человек, что родился при прежней власти, видел бы Гражданскую войну, стал популярен в двадцатые, пережил репрессии и добрался шестидесятых, а лучше — ещё дальше. Катаев? Но Катаева, мне кажется, творчество шло равномерно — и сказать, что он в старости стал писать хуже, я бы не смог. А уж популярность его точно не шла на убыль.

К литературным генералам примыкают фигуры второго ряда, тоже оставившие свой прорыв в двадцатых. Но как только мы приступаем к ним, то типология становится трудной — вот, например Паустовский. Паустовский — слишком человекообразен для настоящего литературного генерала, но какова разница между ним в двадцатые годы и поздним Паустовским с засахаренными розами и Мещерским туризмом. Или, например, Юрий Герман, с удивительной ранней проза, а потом некое превращение — что-то от толстовского Петра (Россия молодая), что-то от фединско-катаевский эпопей (Я отвечаю за всё), что-то от Каверина… И при этом была написана "Операция с новым годом", превратившаяся в "Проверку на дорогах".

Второй пласт — это авторы и их тексты, что не имели основания в крепкой русской литературной традиции начала века или в литературных экспериментах двадцатых. Зато они были написаны по социальному заказу, многажды редактировались (на разных уровнях). В этом разница между Фадеевым, у которого, как не крути, на полке всё же стоит "Разгром", но он прилежно переписывает "Молодую гвардию" от писателя Ажаева. Была, кстати, история с романом Ажаева "Далеко от Москвы". Роман откровенно слабый, но по нему был снят фильм, и, (что редкость), он был напечатан в толстых журналах два раза — сначала в "Дальнем Востоке", а потом в "Новом мире" в 1948. Тут же получил Сталинскую премию — при том, что все понимали, что Ажаевым (самим бывшим сидельцем) описан, очищен и отлакирован быт нормальной гулаговской стройки с заключёнными.

Просто заключённые заключёнными не назывались.

Тогда был вакуум в описании строек — все писали про войну. Ажаев, к тому же давно не был заключённым, окончил во время войны Литинститут. Текст его правился многажды — сначала им, потом другими — редакторами двух журналов, к примеру. А на протяжении более десятиле-тия о стройках никто не писал большеформатного романа.

Тем более, это же классический соцреализм, расстановка персонажей как в оперетте — этот хороший, этот — плохой, этот полуплохой. Читательский упех, кстати. В этом ряду есть и класический образец неглавного автора. Это Галина Николаева — у неё был такой роман "Жатва" (1950), за который через год дали Сталинскую премию, а потом сняли фильм "Возвращение Василия Бортникова".