Живой Журнал. Публикации 2012

И здесь есть некоторая особенность. Если человек говорит "Тьфу на вас, вы вышли с шариками в школы, вы веселитесь на улицах столицы, и хотите поминать погибших не Первого сентября, а Третьего, я засяду дома и буду поминать их именно первого" — тут кто кому скажет слово поперёк.

Но тут выводилось общее правило для москвичей "То, что этого не произошло, — это аморально". И, наконец, позор распространялся на сто сорок миллионов человек, потому как страна и государство потеряли совесть и стыд.

И тут есть некоторая опасность, несмотря на то, что траура требовали люди хорошие и высоконравственные.

Даже самые сильные чувства похожи на расплывающееся по рыхлой бумаге пятно — оно слабеет по краям.

Есть естественная грань общественной скорби — человечество вообще не выжило, если бы страдало как Гришковец, постоянно и непрерывно.

Включаются защитные механизмы — и, конечно, в первую очередь у тех, кто далеко от центра пятна. Да и тех, кто в нём — тоже включаются.

А требование общей эмоции — неисполнимо, да и опасно. На втором шаге можно запретить ирландские поминки, на третьем ввести какое-нибудь правило о общих днях единомыслия.

Но скорбь дело вообще частное, никем вовсе не регулируемое. Ни муниципалитетом, ни даже лучшими людьми.

Оно нужно, но навязанное — превращается в яд.

И либеральная интеллигенция, предлагая регулировать общественные чувства, похожа на оборотня. Того и гляди — бросится оземь и превратиться в муниципальных чиновников с их венками и казёнными открытками.

Я-то не стою на пути у высоких чувств, моё дело маленькое, люмпенское — сказать, как это выглядит со стороны.

И, чтобы два раза не вставать, скажу, что меня очень волнуют индивидуальные эмоции и печалят массовые.

Попытки разбудить в толпе эмоции всегда оборачиваются старым анекдотом про певца Боно из группы U2, который на благотворительном концерте выходит на сцену и начинает ритмично щёлкать пальцами. Наконец, он говорит:

— Каждый раз, как я щёлкаю, в Африке умирает ребёнок.

Тогда из зала ему кричат:

— Так не щёлкай, мудило!

Извините, если кого обидел.

17 сентября 2012

История про то, что два раза не вставать (2012-09-17)

…Басинский говорит:

— Очень хорошо тут тебя, в усадьбе Болотова, представляю. Мы бы приехали, а ты такой косолапый, ходишь между грядок. Потом мы все напиваемся, а у тебя тут бутыли с травами, опять же брюква растёт, хрен, яблоки повсюду…

И поверх этого всего — дым из бани над прудами, осетры в них плещутся. И начальства нет. Вообще никого больше нет. Я бы тут остался, ей Богу. Беседка, еловый круг, яблоки о землю шмякаются, ты с бутылками. Осень вокруг, и ничего нет — ни газет, ни губернаторов. А я книгу дописал.

Толстой, понимаешь, Иоанн Кронштадский. История всегда страшна. А представляешь, ты тут хозяин и мы приехали, и красавицы вынесли нам по рюмке настойки, и тут… Золотая осень, какие-то облака дурацкие по небу скачут. Ты зачем про мамонтов написал? Смотри, тут гигантскими буквами написано: "Хрен", брюква вот растёт. Какие тебе сталинские мамонты? Какой "Дальстрой"? Хрен тут! Тут хрен! И тут ты, человек, помешанный на овощах выходишь, сверкая орденом, и говоришь, что у тебя бутыль прикопана, и табак особый выведен. И понеслась душа в рай.

И, чтобы два раза не вставать, картинка для привлечения внимания.

Это — брюква.

Растёт в музее Болотова в селе Дворяниново.

Извините, если кого обидел.

17 сентября 2012

История про то, что два раза не вставать (2012-09-19)

…Заговорили о коллективных письмах. В. рассказывал, что он зарёкся подписывать коллективные письма, потому что это подпись под чужими словами, а в словах, в их мелких отличиях — вся суть. Получается, то ты всё время лжёшь во спасение. То есть, ты думаешь, что не лжёшь, но если и чуть подвираешь в этих усреднённых текстах, но обязательно — во спасение.

Меж тем, часто вовсе непонятно, кто сочинил текст, и это напоминает пожертвования в электричках — во спасение.

"Высказываться нужно, — заключил В. - но только всегда персонально".

Чтобы два раза не вставать, я вспомнил себя юношей. Дело в том, что тогда Маргарет Тэтчер прижала английских шахтёров. Тут у меня срабатывает ложная память — были ли это шахтёры, которые потом бастовали в середине восьмидесятых, или это более ранние профсоюзные баталии. (Началось всё в 1979, а пик был в 1985 году, и "И это та была минута, когда в порыве против Зла Добро сильнее, чем валюта! И воцарилась тишина, согретая дыханьем зала, и вся Советская страна за этой девочкой стояла". Что там детские деньги на завтраки, шахтёры Кузбасса отработали три дня в помощь своим братьям по классу.

Но в 1985 я уже давно не учился в школе. Воспоминание, наоборот, показывает школьные коридоры и комсомольские значки на синей форме.

Итак, я был школьником, и воображение рисовало мне угрюмых и голодных людей, измазанных угольной пылью.