Живой Журнал. Публикации 2012

Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,

И Красное море шумит,
А берег суровый и тесен —
Как вспомнишь, так сердце болит.

На баке уж восемь пробило —

Товарища надо сменить.
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: «Шевелись!»

Котлы паровые зловеще шумят

Под натиском сил содрогаясь
Как тысяча змеев они зашипят
Последние силы срывая.

А он, извиваясь пред жарким огнем,

Лопатой бросал ловко уголь;
Внизу было мрачно: луч солнца и днем
Не может проникнуть в тот угол.

«Товарищ, я вахты не в силах стоять, —

Сказал кочегар кочегару, —
Огни мои в топках совсем прогорят,
В котлах не сдержать мне уж пару.

Нет ветра сегодня, нет мочи стоять.

Согрелась вода, душно, жарко, —
Термометр поднялся на сорок пять,[3]
Без воздуха вся кочегарка.

Пойди заяви ты, что я заболел,

И вахту, не кончив, бросаю,
Весь потом истек, от жары изнемог,
Работать нет сил, умираю!»

Товарищ ушел… Он лопату схватил,

Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил,
И пламя его озарило.

Лицо его, плечи, открытую грудь,

И пот с них катившийся градом,
О, если бы мог кто туда заглянуть —
Назвал кочегарку бы адом.

Окончив кидать, он напился воды,

Воды опресненной, нечистой.
С лица его падал пот, сажи следы,
Услышал он речь машиниста:

«Ты вахту, не кончив, не смеешь бросать,

Механик тобой недоволен;
Ты к доктору должен пойти и сказать.
Лекарство он даст, если болен!»

За поручни слабо хватаясь рукой,

По трапу наверх он взбирался;
Идти за лекарством в приемный покой
Не мог — от жары задыхался.

На палубу вышел… Сознанья уж нет.

В глазах у него помутилось…
Увидел на миг ослепительный свет…
Упал… Сердце больше не билось.

К нему подбежали с холодной водой

Пытясь привесь его в чувство.
Но доктор пришел и сказал им тогда:
— напрасно тут наше искусство.

Механик сказал: "Знаю я подлеца,

Он ловко умел притворяться!"
Толкнул он ногою под бок мертвеца,
Велел в кочегарку убраться.

"Не трогайте!" — в ужасе доктор сказал, —

"Он мертвый, уже остывает!"
Механик смущенный ему отвечал:
"А враг его душу не знает.

Я думал, что он мне бессовестно врет,

Он был не похож на больного
И если б я знал, что так скоро умрет,
На вахту б поставил другого".

Три дня в лазарете покойник лежал

В тельняшку матроса одетый
У него на груди крест из воска лежал[4]
Крест таял, жарою согретый.

Проститься с товарищем утром пришли

Матросы, друзья кочегара,
Последний подарок ему поднесли —
Колосник горелый и ржавый.

К ногам привязали ему колосник,[5]

Простынкою[6] труп обернули;
Пришел пароходный священник-старик,
И слезы у многих сверкнули.

Был чист, неподвижен в тот миг океан,

Как зеркало воды блестели;
Явилось начальство, пришел капитан,
И «Вечную память» пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой,

И в саване тело скользнуло,
А пучине глубокой, безвестной морской
Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждет сына домой, —

Ей скажут, она зарыдает…
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает.