Живой Журнал. Публикации 2013

Там, вкратце, суть в следующем — матрос Селестен Дюкло, возвращается в Марсель из далекого плавания и приходит в бордель. В конце концов он обнаруживает, что воспользовался услугами своей сестры. "Так как у него в карманах были деньги, хозяйка предложила кровать, и товарищи, сами до того пьяные, что едва держались на ногах, втащили его по узкой лестнице в комнату женщины, которая только что его принимала. Она просидела до самого утра на стуле возле преступного ложа, плача так же горько, как он".

А вот Шкловский читал Мопассана, хоть и в переводе.

Он писал: "Весь Бабель выведен из Мопассана. Но не из того, которого держали в прежнее время гимназисты в потайном месте. Сперва я считал, что Мопассана нужно заменить поэтому Флобером.

Нет, не нужно. Бабель пишет как иностранец, но он наш писатель, который может посмотреть на нашу же жизнь извне, а не изнутри.

Флобер писал изнутри.

Про всех героев, включая красноармейских лошадей, Бабель может сказать "Это — я".

В Персии я видел, как отцы продают своих дочерей у дороги. Вернувшись в дом, отцы поили их разведённым козьим молоком. Молоко разводили, чтобы его было больше.

Я глядел на Революцию, отданную нами чужим людям, как отец на свою дочь, машущую каравану.

Бабель пишет об доступных женщинах, как будто он сам участвует в случке — причём с обоих сторон. Бабель вырос из Мопассана и Флобера, но перерос их. Он их перерос, потому что мир изменился. История про узнавание в публичном доме очищается Революцией до античной простоты.

Революция уничтожает ханжеские описания.

Литература прошлого была наполнена иносказаниями — дерьмо, сперма и прочие жидкости не назывались.

В античности люди были проще — они описывали любовь и смерть понятными словами".

Так, я отвлёкся.

Рассказ из из снобского журнала "Сноб" написан старательным пунктиром. Девочка стала проституткой, потому что отец недостаточно любил её, а потом повесился, обнаружив, что стал её клиентом. Там есть важная деталь — героине сообщают, что перед смертью он завещал ей всё своё состояние. Теперь проститутка — богатая женщина. Это важная деталь — вроде затвора в пулемёте.

В жестоком романсе всегда завещают всё состояние и это состояние велико.

Маленьких состояний никогда не завещают.

Нравственные вопросы всегда разрешаются смертью — только Достоевский мог оставить героя с ними на каторге, будто с ребёнком на руках.

В жестоком романсе много плачут.

— Но что мне деньги, что деньги! — обычно рыдает героиня сидя на куче из банкнот.

Но только хорошие жестокие романсы кончаются тем, что герой плюёт на кучу денег и пускается в странствие по Руси. Смотрите и вы, господа-пассажиры, ребёнок тот брошенный — я. Подайте, кто может, ведь мне до могилы осталось совсем ничего.

Интересно, идёт ли слава гениального рассказа за его автором, напомнят ли ему лет через двадцать о нём.

Это распространённый мотив в советских фильмах.

Сколько верёвочке не виться, но рано или поздно в дверь постучат люди в серых плащах: "Не ли, Никодим Семёныч, служили в айнзацкоммандо подо Львовом в 1944 году? Написали в стенгазету рассказ? Про душегубство вам скидка теперь и звание незалежного Героя, а вот за рассказ — чистое расстреляние".

И, чтобы два раза не вставать, скажу: я в своё время не прошёл в "Сноб" по кастингу. Как быстро время-то летит. Ах, добрый Макакий Макакиевич, открыватель общественности глаза на Снопптм, отчего мы не едим минскую колбасу? Отчего не роняем скупую слезу на киевское сало? Отчего не стучим горькими стаканами, где на сто грамм русской, двести — вельтшмерца?

Извините, если кого обидел.

18 февраля 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-02-19)

— Когда Вы отчетливо захотели стать писателем? Вы помните этот момент?

— Тут есть два момента про первый, когда я написал первый свой роман из двух глав, рассказано здесь. На самом деле я никогда не хотел стать писателем. Я всегда хотел быть кем-то, у кого есть какая-то профессия, и при этом писать книги — примерно так же, как писал свои геолог Олег Куваев. Или вот, ещё лучше — как Черчилль. Ты вершишь судьбы мира, ссоришь и соединяешь народы, сам кладёшь кирпичную стену в своём поместье, малюешь посредственные картины, и между делом получаешь Нобелевскую премию по литературе.

Будь Брежнев поумнее, он не просто бы получил премию, но и писал бы свои книги сам — получил бы не просто медаль, а ещё и удовольствие.

Но, увы.

И у меня — увы. То есть, у меня так не получилось.

И со временем я увидел, что зарабатываю на хлеб исключительно продажей букв.

— А чем бы вы хотели заняться профессионально, оставив буквы как хобби?