Живописный труп

Такие обещания Смородину пугали. Кладешь лет двадцать на то, чтобы стать в профессии хоть кем-то, но вдруг тебе помыли голову, и ты снова нуль. Если быть честным, ему не приходилось начинать жизнь с чистого листа. Его отец был адвокатом, предки из более-менее обозримого прошлого относились к мелким купцам, но, как думал про себя Смородина, только потому, что в XVIII веке доступного юридического образования для неблагородных сословий не было. По вполне объективным причинам. Верхи феодального общества не бывают заинтересованы в грамотности населения.

Он сел в кресло.

– Я согласен выйти и старым, но довольным, как в прошлый раз.

Он сказал это вовремя. Парикмахерша только собиралась спросить, кто это его так ужасно подстриг. Они разговорились. Почувствовав, что клиент открыт для общения, служительница культа стрижек расцвела.

– А вы знаете, что я слышал?

– Что?

– Здесь в районе частных домов есть такой большой генеральский дом с колонной.

Мастерица аж замерла, но быстро собралась с духом и продолжила массировать волосяной покров головы адвоката и его новорожденную плешь.

– Так вот, я слышал, что у этой семьи куча денег.

– Ха! Вы не смотрите, что про нас телесериалы не снимают. Мы ничем не хуже Рублевки! У нас тут такие богатые люди живут. Недвижимость в Турции покупают!

Недвижимость в Турции мало интересовала Смородину, но пришлось послушать. Удивительным образом, как только речь зашла о городской гордости, дама забыла о классовой неприязни. Информацию о благосостоянии односельчан, за которую ее поблагодарили бы в любом отделении налоговой службы, она метала перед ним, как опытный игрок в покер мечет карты в финале игры. Этим процессом можно было залюбоваться. Вряд ли она испытывала к этим людям какую-то симпатию, но как только рядом появлялся чужак, моментально начинала гордиться их достижениями так, как если бы они имели к ней хоть какое-то отношение. Если все, что она говорила, было правдой, адвокат находился в Швейцарии.

– Ничего себе! А так и не скажешь.

– У нас здесь москвичи всю недвижимость скупили. Завидуют! Хотят жить в экологически хорошей местности. И продукты у нас вкуснее.

– Вот чего у вас не может быть, так это преступлений.

– У нас?!

И Смородина прослушал краткий курс зарождения организованной преступности Подмосковья в радиусе двух километров вокруг парикмахерской.

– Ну, это в девяностые везде было.

– У нас были два бандита с высшим образованием. Что вы удивляетесь?

– Я не…

– У вас брови уползли на лоб, а уши опустились вниз. На языке тела…

– А мошенники у вас были? Такие, чтобы что-то невообразимое совершили? О чем фильм снять можно? Я вот слышал, что в том доме с колонной живет генерал, который на самом деле не генерал, а аферист, который притворяется генералом и присваивает его деньги.

– Да вы что?! К нам ходит его помощник. И ко мне, и на ноготочки. Вот это новости! Только он знаете, что говорит? Что там племянница поддельная. Что же получается? Оба фальшивые? Кому же тогда дом принадлежит? И перед кем они притворяются? Перед друг другом?

Парикмахерша продолжала говорить, но внимание Смородины привлекла злая бабка в кудельках, которая, кажется, преследовала его в этот день. Она открыла дверь парикмахерской и прошла мимо него к дальнему креслу, в котором прохлаждался мужской мастер.

– Витек, я тебе пирожка с картошкой принесла.

– Мама, ну я на диете.

– Никаких диет! Станешь как дрищ, болеть начнешь. Доктор сказал, тебе удовольствие надо получать, тогда пить не будешь. Ешь пирожок!

Парикмахер послушно взял полиэтиленовый пакет, извлек из него печеное изделие и начал жевать.

– Всухомятку не ешь. Сейчас я тебе чай заварю.

Бабка прошаркала к ресепшен. Тут она заметила Смородину.

– Не узнала вас без собаки. Ух, она уродливая. И зачем вы ей ноги обстригли?

Тем вечером в заброшенном советском парке не было ни души. Самое время для маньяков. Со стороны могло показаться, что Жанна чувствует себя героиней кинофильма. Тонкая, встревоженная, она была укутана в шаль и шла к лестнице, не глядя по сторонам. Кое-какие фонари работали, поэтому ступеньки были различимы. Они казались то зелеными, то серыми. Эдвард Мунк[8], забыв обо всем, писал бы и Жанну, и лестницу, и разросшийся парк, работавший легкими города. Но она не была художницей. И ее трясло.

Спиной она почувствовала, что сзади кто-то идет. Что этот кто-то смотрит на нее и чутко следит за ее реакцией. Она обернулась. Темнело. Жанна успела только вскрикнуть.

Напарник

Поздно вечером Смородина делился мыслями со своим напарником. Ему очень важно было выговариваться, это помогало формулировать мысли. Кроме того, делать это в хорошей компании было просто приятно.