Животный мир людей

– Не ожидали мы с женой, что вы останетесь живы, по всему вы должны были сдохнуть. Ну что же, теперь и я расскажу кое-что из истории своей семьи. Возможно, тогда, сынок, ты поймешь нас с матерью. Ее отец был приказчиком у богатого купца, а моя мама у него же – горничной. Когда началась революция, потом и прочие катаклизмы, мы, вся прислуга, остались ни с чем, купец пропал, прихватив семью, драгоценности и кое-что из вещей, а нам деваться было некуда. Голодали, побирались, мать моя работала прачкой, целыми днями чужое белье стирала, отца твоей матери расстреляли, как врага. А какой он враг? Простой приказчик, совсем не интересовавшийся политикой, не может быть ничьим врагом. Не буду долго рассказывать, что нам пришлось пережить, но смею вас заверить, настрадались мы достаточно. В двадцать восьмом году мы случайно встретились с твоей мамой и поженились, в тридцатом родился ты. К тому времени мы оба были совсем одни, родителей моих тиф прибрал, а ее мать после смерти отца недолго прожила. Перед самой войной тебя отправили в пионерский лагерь на море, оттуда детей в эвакуацию успели переправить, как только немцы напали, так вас сразу и вывезли. Мы продолжали жить в Ленинграде, и когда город оказался в окружении, стали думать как выжить. Случайно на улице я увидел твою бабку и проследил за ней. – Он посмотрел на Лису. – Она меня не узнала, кто я ей, какой-то сын горничной, она небось никогда на меня и не смотрела. Рассказал жене, тогда мы и решили, как будем выживать и как создавать свое будущее. Тогда я уже в продуктовом магазине продавцом работал, а жена в детском саду в столовой поварихой трудилась. Излишки еды у нас были, и мы решили ими делиться с голодающими.

– Хорошо делились, – не выдержав, перебила я, – таких, как вы, в войну расстреливали.

– А вот это надо еще доказать, не думаю, что у вас получится, слишком много времени прошло с войны.

– Я только одного не пойму, наша семья в чем перед вами была виновата? Нам-то вы за что мстили? – На лице Лисы было недоумение.

– А вы слишком хорошо жили и до, и после революции. Почему вам все, а нам ничего, мы что, хуже вас были?

Он еще что-то возмущенно говорил, но мы с Лисой уже выходили из квартиры. На улице подруга повернулась ко мне и тихо проговорила:

– Вот типичный пример классовых разногласий и патологической зависти. Представляешь, как они ненавидят всех, кто живет лучше их.

– Ты решила, как поступишь теперь?

– Наплевать на них, они несчастные люди, лишенные любых радостей, кроме радости накопления. Я постараюсь простить их и забыть все, что они сотворили с нами. Тем более что уже ничего нельзя изменить. Даже если я верну драгоценности, которые они украли, разве это оживит моих родных?

– Но зло должно быть наказано!

– Они и так наказаны самой жизнью, своей убогостью, да вообще к черту их, даже думать о них противно!

Я была не согласна с подругой, но не сочла возможным спорить с ней. На следующий день она уехала домой, а мне не жилось спокойно. Внутреннее чувство неудовлетворенности, точнее, незавершенности ситуации не давало покоя. Но что я могла сделать? Ни одной ночи мне не спалось спокойно, стоило заснуть, как тут же назойливо снился детский дом. Мы с Лисой в моих снах строили планы мести, один глупее другого, а когда я просыпалась, то думала только о том, что я бы сделала на месте подруги, как бы поступила. Так прошло, наверное, недели две, наконец, я поняла, какие действия нужно предпринять, не нарушая Уголовный кодекс и в то же время отомстить негодяям. Позвонила в Ленинград и поделилась с подругой своими идеями, она меня отругала и сказала, что ей это все не нужно. Но ведь я же очень упрямая! Короче говоря, написала все, что произошло с семьей Лисы в Ленинграде, сама распечатала свой рассказ на машинке, взяла ее на время у соседки, сделала целых десять экземпляров, а потом разбросала по почтовым ящикам в парадном у тех, кто в войну обобрал семью Лисы…» Марго вопросительно взглянула на Елизавету Сергеевну, та сидела и молча смотрела в стену.

– Я закончила читать, но тут не все ясно: вы же не дописали, дальше что было?

– А дальше моя коллега уволилась, они переехали в другой район, обменяв квартиру. Позднее я узнала, что старик через год умер от инфаркта. Но не это самое страшное – у той женщины, на которой я впервые увидела злополучные серьги, был сын. В то время парню было четырнадцать лет, он пытался покончить с собой дважды, когда правда выплыла наружу. В доме жили и его одноклассники, они и принесли в школу один из листков с моим рассказом.

– Вы своей подруге рассказали?

– Рассказала, о мальчике я тогда не знала, думала, она порадуется, а она мне ответила: «Лизонька, есть люди, у которых от природы отсутствует зрение или слух, а у этих, – она кивнула головой куда-то в сторону, – отсутствует чувство стыда, чувство сострадания, они как животные, главное, набить свою ненасытную утробу. Впрочем, животные убивают, когда хотят есть, а эти даже не животные, они вообще не пойми кто. Не стоят они того, чтобы тратить на них силы и время.