Животный мир людей

Тогда Лису спас сосед, возвращавшийся, домой, чтобы взять сменное белье. Если бы не он, девочка так и замерзла бы в том парадном, но мужчина оказался не простым жителем города, а каким-то серьезным и известным ученым, который, несмотря на уговоры семьи и коллег, остался в осажденном городе и продолжал работать. Именно он сумел помочь ребенку и отправил Лису с военными из города. Когда девочка оказалась на территории, не занятой фашистами, ее сразу переправили в детский дом, который в то время уже находился в Алапаевске. Хоть наш детский дом и был ленинградским, но со временем там собралось много и других детей. Мы, блокадные дети, держались все вместе. Малыши часто прятали кусочки хлеба и ели их тайком по ночам, однажды Лиса застала меня за этим занятием, я ведь тоже была совсем малышка. Она тогда меня здорово отругала, вообще она была очень взрослая, а когда ей исполнилось одиннадцать лет, она прямо в свой день рождения заявила, что теперь будет меня опекать и теперь я ее младшая сестренка. С Лисой мы спали на соседних кроватях целых шесть лет, сразу после войны большинство детей отправились назад, а нам некуда было ехать, потом Лиса уехала учиться, но письма от нее я получала каждый месяц. А через несколько лет и я поехала в Москву учиться, к тому времени Лиса уже вернулась в Ленинград. Самым удивительным было то, что ее бабушка тоже выжила в ту страшную зиму и прожила после войны еще лет десять. За это тоже надо было благодарить того человека, который спас Лису, он узнал девочку и сходил к ней домой проверить, нет ли кого-то в живых. В городе тогда было много хороших людей, благодаря им выжили те, кого в иных условиях наверняка ждала смерть. Я бывала дома у Лисы с бабушкой, мы с подругой ходили туда, где я когда-то жила, но там я никого не встретила из тех, с кем были знакомы мои родители. Наш дом разбомбили, кто остался в живых после блокады, разъехались по другим местам, впрочем, я никого толком и не помнила. Про свою семью я к тому времени уже все знала, а больше в Ленинграде меня ничего не держало. Тогда я вернулась в Москву и осталась тут навсегда. После окончания института я много лет работала искусствоведом, как мои бабушка и мама, а потом наступили девяностые, пришлось выживать. Только сейчас я хочу рассказать не об этом. Бабушка Лисы сохранила все старые семейные фотографии, на одной из них она совсем молодая, в тех самых серьгах с рубинами, которые у нее, беспомощной, почти вырвали из ушей. Фотография была сделана в известном до революции фотоателье господина Левинсона. Серьги можно рассмотреть очень хорошо, когда я бывала у Лисы в Ленинграде, то видела эту фотографию много раз. И вот, как-то на работе, вижу в ушах своей коллеги очень похожие серьги. В силу своей профессии я немного разбираюсь в камнях и особенностях их огранки, потому сразу и поняла, что серьги старинные, в каждой довольно крупный рубин, окруженный россыпью бриллиантов помельче. В тот же вечер я позвонила Лисе и, все объяснив, попросила прислать мне копию фотографии, на которой серьги хорошо видны. На следующий день Лиса была уже в Москве и пришла ко мне на работу. Живя в детском доме, мы невольно учились друг у друга манере поведения, а чаще перенимали ее у старших. Среди преподавателей был учитель, который вел физику и математику. Он был тяжело ранен на фронте и, став инвалидом без обеих ног, приехал в родной город, где устроился преподавателем в школе, в которой мы все и учились. Он был совсем молодой и с довольно симпатичным лицом, но вот манера общения с нами у него была как на фронте: есть приказ, надо выполнить, сдохнуть, но выполнить. Именно от него мы с ребятами переняли привычку ничего не бояться, если уверен в своей правоте. Впоследствии мне это очень помогло в бизнесе, но я, кажется, отвлеклась. Так вот, Лиса получила пропуск в наш отдел, не знаю, как она сумела это сделать, но, едва войдя в комнату, сразу подошла ко мне:

– Где, у кого смотреть? – спокойно оглядываясь, спросила она. Я была более стеснительная, а может, тут сыграло роль то, что речь шла о человеке, с которым я работала, но я невольно покраснела. Справившись с чувством неловкости, я показала глазами на обладательницу рубинов. Подруга молча подошла к ней и, достав фотографию, принялась рассматривать серьги.

– Точно, это они, – проговорила Лиса, повернувшись ко мне, – на внутренней стороне должна быть надпись «Соне» и число, это день бабушкиного рождения. Она рассказывала, что их делал мастер, немец по происхождению, потому надпись сделана латинскими буквами. Потом она повернулась к женщине, уши которой только что разглядывала.

– Откуда у вас эти серьги?

– Вам-то что, и вообще, вы кто такая?

– Эти серьги были похищены у моей бабушки, вот доказательство. – И она протянула фотографию. – Если вы вынете их из ушей, то сразу увидите на левой серьге изнутри надпись, о которой я говорила.

– Ничего я смотреть не собираюсь, серьги принадлежали моей родственнице, и я получила их в наследство!

– Ложь, – спокойно проговорила Лиса, – снимите и увидите надпись…