Живучее эхо Эллады

Шагает споро бог Гермес во мраке,

Он – проводник, и путь ему привычен.

Сновать меж двух миров – его работа,

Не в первый век усопших души водит!

За ним Орфей торопится. Однако,

Успеть за богом – сил его превыше:

Спешить придётся до седьмого пота,

Но радости печать с лица не сходит!

Аида царство позади оставив,

Выдерживая ту же очерёдность,

В ладью Харона молча погрузились.

Весло упёрлось в берег – и поплыли:

Орфей под пенье струн Аида славил,

Глаза Харона радостью сквозили.

А тень есть тень – молчание и кротость…

Стигийские собаки [44] страшно выли,

Учуяв преступление закона,

Гермес окликнул их – и замолчали.

Ладья уткнулась мягко носом в берег —

И все сошли (Орфей глядел под ноги).

И плеск воды из-под весла Харона

(Свидетельство об истинном начале

Их трудного пути, подспорье вере),

Не долго слышно было на дороге.

Вот, наконец, тропа для восхожденья

К привычному и ласковому солнцу,

Безжалостна своею крутизною,

Страшна остроконечными камнями,

Обломков не куски – нагроможденья!

Но где-то там, как узкое оконце,

Тэнара зев с красавицей весною

И тёплыми приветливыми днями.

Тёмно-лиловый сумрак подчернило

В своей утробе тесное пространство,

Из-за него здесь ничего не видно,

Наткнувшись, узнаёшь, где камня гребень.

А где-то Эвридика семенила,

О своды изорвав своё убранство…

И стало вдруг Орфею так обидно!..

И боль к душе прилипла, будто слепень.

Но вот Гермеса вёрткая фигура

Нечётко вырисовываться стала,

О!.. Было бы хоть чуточку светлее,

Чтоб видеть мог, куда поставить ногу…

Вновь посветлело, будто утро хмуро,

Или как будто поутру светало,

Иль будто что-то возгоралось, тлея…

Тэнара выход?!. Слава Зевсу – богу!!!

Манило впереди, светлея, око.

Какое счастье – путь на нет исходит!

Теперь увидеть можно тень любимой,

Достаточно всего лишь обернуться.

Что в том плохого, если он до срока

На несколько шагов свой путь воротит,

Шагнёт навстречу ей, незаменимой,

И радости слезами обольются…

«А вдруг она давным-давно отстала

(Путь слишком труден даже для мужчины),

На камне сидя, проливает слёзы

В таком невыносимо – липком мраке…»

Он вытер мокрый лоб рукой усталой.

«Не оглянусь – есть и на то причина! —

А если вдруг над ней у перевоза

Потешатся стигийские собаки?..»

От этих невесёлых рассуждений

Тревога сердце стиснула клещами.

Замедлил шаг, прислушался… Не слышно

Ни звука, ни ползвука за спиною.

«Устал я в гуще мыслей – наваждений!

Всё упиваюсь глупыми речами…

Вот повернусь к ней, что бы там ни вышло,

Мне с нею надо быть, а ей со мною!»

В тоске забывшись, он остановился

И обернулся. И с собою рядом

Увидел тень и протянул к ней руки —

Тень уплыла!.. Он закричал: – Не ве-е-рю!..

Клубился мрак и гуще становился,

А он глядел полубезумным взглядом

И всё стоял, окаменев от муки,

Переживая вновь её потерю.