Живун

— Замолчи же, гадина! — не помня себя вскричала она и давай отвешивать дочке шлепок за шлепком.

Не спрашивая позволения, Вечка приподнял крышку кадки, догадавшись, что не все чисто у Экси.

— Вон в чем дело-то! Перестань шлепать девчонку! Тебе самой всыпать надо как следует.

Схватившись за голову, Экся завопила:

— Ой, беда-беда! Зачем полез без спросу?!

— Жди, когда скажешь! Богато живешь! Кто мог бы подумать. Эх, Экся, Экся… Ответишь по закону!

Женщина упала на колени, завопила:

— Я не виновата! Я не виновата!..

— А кто же! Мотька, что ль?

— Не мой сур, не мой! Ей-богу!..

— Гажа-Эльки, да?

— Его, его, будь неладен! Принесло его на мою голову… Ой, что я — нет! Не его, — в отчаянии металась Экся.

— А чей же? Почему в твоей кадке?

— Навязали на мою душу… Гал пристал… Я не хотела… Уломал…

— Какой Гал? Их много в селе.

— Да Биасин-Гал! Пропади он пропадом. Сам трусит, а меня подставил, — голосила Экся.

— А не врешь?

Женщина подняла мокрое от слез лицо.

— Нет, миленький, нет! Правду сказала… Что же мне теперь будет?

— Разберемся! Вставай, чего ползаешь по полу, — Вечна помог Эксе подняться, скорчил рожицу все еще плакавшей Мотьке. Сострил: — Удачная получилась операция — попалась кооперация…

Глава четырнадцатая СЕЛЬСКАЯ СХОДКА

1

Спал Куш-Юр беспокойно. Мучили сновидения: то являлась Сандра, то Яшка, то Гажа-Эль в образе медведя, под конец даже Озыр-Митька приснился. Пробудился Куш-Юр в плохом настроении, от тупой боли ломило голову. Но, вспомнив о приезде Гриша, он живо вскочил, оделся, решил, что надо с утра встретиться с другом — днем мало ли что помешает, да и Гриш может куда-нибудь отлучиться.

Гриша он застал во дворе, возле завалинки старого дома, на солнцегреве, в окружении братьев и родственников. Они дымили самокрутками и чему-то весело смеялись. Куш-Юр поморщился: целая сходка, поди, ему уже кости перемыли. Но хозяева встретили Куш-Юра дружелюбными прибаутками:

— О, идет сельсовет — ни заря ни свет.

— Начальникам и богачам не спится и по ночам.

— Подходи скорее. Мы уже в сборе. Открывай сходку!

Куш-Юр усмехнулся, за словом в карман не полез:

— Сходка будет вечером. И не при вашем доме, а в Нардоме. — А потом уж и поздоровался. — Привет, мужики! А гостю нашему — самое большое «доброе утро!». С приездом! Узнал — появились вотся-гортские, и вот поспешил повидать.

— Спасибонько, — крепко пожимая руку Куш-Юра, Гриш радостно улыбнулся. — Ну и нюх у тебя. Как хоть ты так быстро новости узнаешь?

Куш-Юр поведал о ночном происшествии во дворе Абезихи.

Мужики, слушая его рассказ, гоготали от души. А Гриш встревожился.

— Вот лешак! — ерошил он в беспокойстве волосы на непокрытой голове. — Налижется, запропастится и нас задержит тут. А ведь осень…

Куш-Юр успокоил Гриша:

— Во всем селе не найдет выпивки — навели мы порядок. Так что не горюй… Ну, как летовали?

— Да всяко… — Гриш бросил взгляд на братьев, и Куш-Юр понял: о делах лучше с глазу на глаз, и перевел речь на другое:

— Комары не загрызли?

— Хватало…

— Сгинули небось?

— Пропали. Да мошки налетело. Ужас! Позлее тех поедников…

Гриш отвечал как-то нехотя. Ему хотелось побыть с Куш-Юром вдвоем, обсказать все, что так томит его. Почувствовав натянутость в разговоре, братья и родственники Гриша догадались, что лишние, и поспешили уйти.

Варов-Гриш отвел Куш-Юра за угол старого дома, на южную сторону двора. Там торчал из земли огромный высохший пень, похожий на врытую в землю кадку. Усаживаясь на него, Гриш сказал:

— Во, какие толстенные деревья-великаны росли когда-то здесь. Нам с тобой вдвоем не обхватить такое дерево.

— Мда-а. Многовечная была лиственница. И не гниет пень-то. Не один десяток лет, поди, стоит.

— Годов сорок, ежели по дому нашему судить. Корня-ми-то, чай, до самой преисподней дотянулся. По всему двору они расползлись. Живун, как все село наше, да и как мы все.

— Живун, да-а-а, — повторил Куш-Юр. И наступила неловкая пауза.

Трудные, малоприятные объяснения всегда начинаются издалека. Куш-Юр решил, что Гриш заговорил о пне из дипломатии, чтобы помягче перейти к беседе о разных сплетнях про него, председателя, и про Эгрунь, кулацкую дочку. Куш-Юр не любил, когда с ним осторожничали да деликатничали, и даже желал в открытую объясниться, потому что верил— Гриш поймет его.

Но Гриш молчал, будто чего-то выжидал. И Куга-Юр Подумал: может, стесняется Гриш, история-то щекотливая… Однако и сам разговора не завел, а то покажется Гришу, ровно он, Куш-Юр, оправдывается… Вот и сидели, молчали.

На самом деле ни о каких сплетнях Гриш ничего не слыхал. Братья поведали ему только семейные новости. И молчание Куш-Юра он расценивал по-своему: «Гажа-Эль, поди, все уже выболтал…»

Гриш ожидал от Куш-Юра упреков, а может, даже разноса… Он не собирался что-то утаивать от председателя, просто не хотел, чтоб Гажа-Эль наболтал лишнего. А без того у Гажа-Эля, видно, не обошлось. Вот какой Куш-Юр мрачный!..

— Ну что ж, казни, — вздохнул Гриш.

— За что? — не понял Куш-Юр.