Живун

Куш-Юр сделал вид, будто не слышит. Но и другие потребовали того же. Только тогда он поднялся, оглядел зал.

— Ого! — весело удивился. — Народу-то полно. — И направился к сцене. Взойдя на подмостки, ахнул: — Дыму-то, мать честная! Как в курной избе. Давайте, миряне-зыряне, прекратим пока курево. Приоткройте-ка дверь!

— Это можно, — ответили из зала. — Начинай проповедь-то свою.

— Проповедей не читаем, — строго заметил Куш-Юр, — у нас о деле разговор.

— Один черт! — крикнул кто-то.

Прокатился смешок. Куш-Юр напрягся, вытянул шею, вглядываясь в зал, высматривая, кто зачинщик. Но при тусклом свете «трехлинейки» в сизом табачном дыму все лица туманились. Предчувствуя, что собрание будет неспокойным, он по привычке широко расставил ноги, заложил руки за спину и начал речь.

— Миряне-зыряне! Скоро наступит пятая годовщина нашей Советской власти. Это праздник из праздников. Враги наши, как вороны, каркали, будто трудовой люд не продержится у власти больше месяца. А мы пять лет уже стоим! А вороны те, которые посдыхали, которые в дальние чужбины подались. Туда им и дорога! Тут вот написано, — он обернулся к лозунгу, — «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем!»

Сидевшие в зале негромко переговаривались, кое-кто продолжал курить, в общем, вели себя по-домашнему.

— Может, не все понятно вам по-русски? — прервал речь Куш-Юр.

Из зала с добродушной ленцой отозвались:

— Валяй, валяй!..

— Мы по-русски маленько понимаем, говорить маленько не могем…

— И я тоже по-зырянски малость понимаю, а говорить затрудняюсь, — как бы извинился Куш-Юр, и только собрался продолжать прерванную речь, из-за голландки выкрикнули:

— Можно спросить?

— Вопросы задавать будете, когда я кончу.

— Боюсь — забуду, память не шибкая, — настаивали из-за голландки.

Куш-Юру послышался в этой настойчивости скрытый вызов. И он принял его:

— Ну, спрашивай!

— Кровопийцев-то скоро покажете?

— Каких кровопийцев? — Куш-Юр не знал о затее комсомольцев. — Не про кровопийцев речь, а про власть трудящих…

Но тот же голос его прервал:

— А верно, что новая власть обратно купцу ход дает?

«Вон чего! Вон кто такие! Понятно», — подумал Куш-Юр.

По своему плану он собирался говорить об этом позднее. Но в зале зашумели: кто протестовал, кто недоумевал. Промолчи сейчас — поднимется сумятица. Шагнув вперед и расправив гимнастерку под ремнем, он бросил задиристо:

— А кабы и так?

Голос его потонул в шуме. Сидящие на задних скамьях не расслышали, вознегодовали, переспрашивали:

— Что сказал Куш-Юр? A-а? Тьфу! Ошалели! Что сказал Куш-Юр?

Куш-Юр поднял руку и, напрягая голос, крикнул:

— Враз будем говорить — не разберемся!

Он дождался тишины и, обернувшись к голландке, четко повторил свой ответ:

— А кабы и так! Что с того?

— А ничего… Хотел знать, правду ли люди бают…

В дерзком ответе Куш-Юру почудилась торжествующая насмешка, мол, выудил что хотел, и парод растревожил…

Гомон действительно поднялся небывалый. Куш-Юр выждал, пока схлынет первое возбуждение, и снова поднял руку, стараясь завладеть вниманием. Продолжать речь, как намечал, было нелепо, он на ходу перестроился. Небрежно махнул рукой в сторону Озыр-Митьки и сказал твердо:

— Зря тут некоторые нос задирают! Верно, кто пожелает, может торговлишку заводить. А мир-лавка все одно не закроется. Кооперация была и остается. Потому как не навсегда это… — он замялся, не желая называть— что именно, — а пока оправимся после войны и голода…

— Нам только б начать! — насмешливо продребезжал Озыр-Митька.

— Не обсчитайся! — не выдержал, полуобернулся к голландке Куш-Юр.

Угроза не подействовала на Озыр-Митьку, его словно прорвало:

— Не обойдетесь без нас! — Он не сдерживал больше себя. — Голод уму-разуму учит! Жрать все охочи! Хоть ваш Ленин!..

Сходка притихла. Не было еще такого, чтоб на равных разговаривали сын кулака и председатель, не было! Выходит, и впрямь сила к Озыр-Митьке вертается!

Угадывая настроение сходки, Куш-Юр рубанул:

— Ленина не обсуждать! Он делает, как надо, как лучше сейчас для народу. И за то пострадал от руки контры! Вчера пароход разгружали — кто прислал? Ленин. — Он обернулся к портрету вождя, протянул к нему руку. — Можно сказать, что после раны еще не оправился, а про нас с вами не забыл, позаботился!

В зале одобрительно кивали головами. И Куш-Юр продолжал:

— Жрать, верно, все охочи, особливо ты! Трудящийся человек может и поголодовать, он к разносолам не привычен. Ленин всей страной управляет, а паек получает один, как все! А тебе одного пая мало, лишний берешь. С кого? Со своего брата-зырянина, соседа и земляка! Так вот, я тебя предупреждаю: на каравай рот широко не разевай. Пушнину скупать вам не позволим. И рыбу. Наперед знайте все! Пушнину мир-лавке — всю!

— Врешь, нет такого закону! — вскипел Озыр-Митька.

«Осмелел до чего!» — пронеслось в голове Куш-Юра. Хотя и в самом деле такого закона он не знал, слышал только вскользь от инструктора, а ссылаться на этот рассказ было рискованно, — он не стал пасовать: