Живун

— А вот и есть! Зря трепать не стану! Не рассчитывайте, будто власть такая уж безвластная. Скупку пушнины объявляем спекуляцией. А за спекуляцию знаете что? Кто попадется — не порадуется! Все слыхали? Не пеняйте, что не упредил. Ответит и кто скупит, и кто продаст!

— Грабь, грабь, тебе привычно!..

— Никакого грабления не будет. Мир-лавка купит, мир-лавка товар продаст…

Куш-Юр говорил твердо, без колебаний: перетянул сходку на свою сторону, верят ему. Но тут Квайтчуня-Эська хихикнул:

— Откуль возьмется товар-то? Крысы натаскают? А возьмется — Биасин-Гал на сур изведет.

По залу прокатился гул. Удар был метким. Куш-Юр на миг растерялся. Но вспомнил слышанную ранее историю обогащения Озыр-Макки. Тот в молодости служил приказчиком у прасола. Самостоятельное дело начал на капитал, который сколотил из того, что прилипало к рукам, а прилипало к бесцеремонному Озыр-Макке немало.

Куш-Юр рукавом смахнул со лба капельки пота и сказал спокойно:

— Нашел чем корить… Плохо Гал сделал, скрывать нечего. А кто поймал? Ты, что ли? Комсомольцы! Верные помощники новой власти! И спросим с Гала построже, чем с селянина или несознательной женщины. И накажем! Это уж можете не сомневаться! Когда бы Гала укрыть хотели, стали бы через все село тащить тот бочонок в сельсовет?.. Бывает, и партийный оступается. Бывает, и служащий новой власти неправильно делает. Но не Советская власть его тому учит. От прежней власти к нему привычка перешла. Гал бочонок браги наварил — весь его грех. А у купцов приказчики не бражкой разживались, сотни да тысячи тянули! Все знаете, как разбогател Озыр-Макка…

— Не имеешь права! — взъярился Озыр-Митька.

— Почему не имею права, если это правда? Я не кричал, что не имеете права Гала обличать! Правду-матку всякий имеет право резать. — Куш-Юр говорил уверенно, чувствуя, что снова взял верх. Ему было видно, мужики одобряли его слова — кто жестом, кто переглядками с соседом, кто кивком головы.

— Правда, правда! — донеслись до него голоса с задних рядов.

Приободренный тем, что опять повел за собой сходку, Куш-Юр заговорил проникновенно про тяжелое наследие, доставшееся новой власти: темноту, невежество, суеверие, болезни, голод. Старый мир сопротивляется, как страшный зверь при издыхании.

Волнение Куш-Юра передалось слушателям, его не перебивали.

— А зачем биа-пыжи зерно по Большой Оби к морю везут, когда у вас нехватка? — неожиданно выкрикнули опять из-за голландки. Озыр-Митька, видимо, пытался взять реванш. — Такого не бывало!

— И лучше жили! — подпел Квайтчуня-Эська.

Не отвечая на эти выкрики, Куш-Юр рассказал все, что знал про Карскую экспедицию. Потом оглядел зал и обратился к тому самому старику, с которым беседовал перед началом сходки:

— Вот, к примеру, ты, дед Епим! Что делаешь с рыбой?

— Как что? — не понял старик.

— Засаливаешь, обрабатываешь, а потом?

— Известно, часть себе на пропиток, а то продаю — на снасть, порох, табак…

— Вот и государство: часть зерна отложило на пропитание, а часть — иноземцам продает. Немного зерна продаст, рыбы северной, всю пушнину. Снасти купит, пороху, машин, табаку — ну, словом, всего, что надо народу, пока своего нет.

— С головой придумано, — прошамкал Епим.

— Товарищ Ленин придумал! — снова Куш-Юр с гордостью показал на портрет.

Из зала раздались голоса:

— Все киваешь да киваешь на стенку, а отсуль не разобрать карточку-то. Маловата шибко.

— Я отродясь не знаю, каков он, Ленин-то!

— Дозволь, председатель, взглянуть на карточку!

— Э-э, ежели все гурьбой пойдем, амвон не выдюжит. Подай, председатель, карточку сюда! Поглядим и вернем!..

Куш-Юр снял портрет и протянул его крайнему в первом ряду мужику.

Портрет пошел по рукам. Передавали один другому.

— Гляди-ка, лобастый какой!

— С бородкой, а еще не седой. Годков с полета, поди…

— А бают, не из бедняков он…

— Ленин-то? Да он батрак из батраков! Только теперь заместо царя…

— Не бреши! Какой теперь царь? Он начальник, вроде Куш-Юра. Только самый главный.

— А глаза-то у него как у нас, зырян.

— А может, он и есть зырянин?.. Мало ли теперь зырян и на юге. Война-то, чай, по всему свету людей раскидала.

— Не-не, чистокровный русский. С Волги он. Есть такая река. Большая, как Обь-матушка, — авторитетно, как читальщик, возразил Петул-Вась.

— А сдается мне, зырянин он! — настаивал его сосед. — Ну точь-в-точь. И глаза и скулы… Смахивает он на Акима…

Аким польщенно крякнул и погладил рукой потную лысину.

— Да говорят вам, русский! — осуждающе поморщился Петул-Вась.

— А вот мы у Куш-Юра спросим, — не унимался сосед.

— Русский, русский! — подтвердил Куш-Юр. — Да не все ли равно — он за народ болеет душой! Нашенский он вождь, Владимир Ильич!..

— Нашенский, нашенский! — многоголосо подхватил зал.

Когда портрет вернулся на сцену, Эгрунь вдруг сдернула с головы подруги алую ленту и подала Куш-Юру.

— Это еще зачем? — вспыхнул тот.

— На рамочку. А то там каемочка какая-то от простого кумача, — простодушно пояснила она.

— Нет уж! Наш кумач ему больше подходит, — отрезал председатель.

Эгрунь покраснела, на место вернулась пришибленная.