Живун

— Ну, Митька да Эська — овечки. Это Эгрунька-заноза стреляла. Другой зазнобе чтоб не достался…

«Ой, беда-беда!» — обомлела Эгрунь, не поняв подковырки. Она сидела ни жива ни мертва: вспомнила вдруг то воскресенье. Яшка после обеда чистил ружье, набивал патроны. Под вечер куда-то пропал. Эськины сыновья приходили звать Яшку в Нардом, и она обегала все комнаты, весь двор — не нашла. Спросила Митьку, тот в ответ сердито рявкнул. Яшка вернулся под утро, весь промокший, притащил пару уток. Она ужаснулась своей догадке: хотели убить Романа!.. Только сейчас впервые поняла. Собралась вскочить, обличить и еще больше ужаснулась — что делает… Еще и брата, как отца… Но Роман? Голова шла кругом. А тут еще ее подозревают…

Медленно поднялась, бледная, испуганная.

— Ой, что вы!.. — губы ее задергались. — Да чтоб я стрельнула в Романа?! — Ни она, ни кто другой не заметил, что Эгрунь запросто назвала председателя по имени. — Да я в жись пищаль-то в руки не брала! С какого конца палить — не знаю! Боже ты мой! — Слезы текли по ее щекам. — Да чтоб я в пего!.. Ненавидела я Романа поначалу. Ой как ненавидела! А потом, не знаю, за что, полюбила… Ей-богу!.. Люблю, и все! — Другое признание рвалось ей на язык, но, поперхнувшись, икнув, она рухнула на скамью, закрыла лицо руками, разрыдалась в голос.

Куш-Юр растерянно махал на нее руками, — мол, замолчи, дура, чего мелешь при народе. А Озыр-Митька сорвался с места, трясет кулаками, вопит:

— Срамница! Подлюга! Тьфу! Красного комиссара! Отцова убивцу!.. — И вдруг утих, обмяк, заторопился к выходу: — Ну вас всех с этой сходкой!.. Не ходил и ходить не буду!..

— Расстройство одно — подхватил Квайтчуня-Эська. — Уйдем от греха.

Поднялись и другие, сидевшие с ними рядом возле печи.

Вослед им закричали:

— Ну и проваливайте!

— Знать, на воре шапка горит…

Куш-Юр с удовлетворением отметил— Яран-Яшка не ушел.

«Из-за Эгруни, наверно, остался? А может, понимать начал? Отколется? Вот бы… Славно все вышло… Верно, нет худа без добра…»

Повеселев, кивнул на дверь и сказал вслух:

— К лучшему! Объяснились малость. — И перевел взгляд на Эгрунь. Та все плакала. Куш-Юр поклонился ей и сказал:

— За любовь и признание — спасибо, Эгрунь, от всей души. Но от слов своих не отказываюсь — не сгоряча кидал… Не обессудь. Вот так… Вытирай слезы. Найдешь свое счастье… Верно, миряне-зыряне?

— Верно!

— Сорока орлу не пара.

— Как не найти! Заманчива! Мне б такую, да старуху куда деть?

Огонек в светильниках заплясал, табачное облако за «колыхалось от дружного раскатистого смеха, который вызвала эта простецкая и смачная шутка. Даже Эгрунь прыснула сквозь слезы.

Никем не замеченный, ввалился в зал Гажа-Эль. Большой, взлохмаченный, заспанный, заслонил входную дверь.

— Вот где весело-то, якуня-макуня! — прохрипел он то ли со сна, то ли с перепоя. — Суру, что ли, напились?

Редко когда он появлялся так кстати.

— А, Элексей! Проходи! На амвон прямо! — крикнули ему.

— Герой! Про Галкину тайность дознался!

— Комсомолу подсобник.

— Сказывай, как дело было, куда сур-то дели?

Гажа-Эль укоризненно покачал головой:

— М-м, зубоскалы. Никому я не подсоблял. Сорванцы из-под носа утартали целый бочонок. Обидно аж…

— Иди на амвон, говорят тебе. Там бочонок! — подтолкнул Мишка Караванщик.

Гажа-Эль поверил, обрадовался и под веселый гул направился к подмостку, бесцеремонно перешагивая через сидящих на полу. Обшарив сцену, понял, что над ним подшутили, и горестно вздохнул:

— Эх, якуня-макуня! Вздумали изгаляться! Сур-то где? — уставился он на председателя.

— Вылили в реку. Бочонок выполоскали и на склад сдали.

— Ой, якуня-макуня! — Гажа-Эль схватился за голову. — Такое добро в реку! Хоть ковшик оставили б! За подсобление!

— Надо было! Не по-божески поступили! — выкрикнули из зала.

— Тогда и парням, выходит, следовало оставить. Они ж докопались, — возразил Куш-Юр. — Не-ет, не пить, так всем!

— Тоже верно! Все ноне равны.

— Бабам, поди, к растопке вставать. Показывай мирских кровопийцев! Показывай! — раздался требовательный голос. Все дружно поддержали.

Вечка взглянул на председателя, спрашивая разрешения.

— Валяй, что вы там затеяли…

5

Подмостки вмиг превратились в заправскую сцену. Занавес из старого каюкового паруса задернулся. Вечка объявил, что сейчас начинается представление «Мужик, баба и пономарь», после чего состоится показ мирских кровопийцев, а потом игры и танцы для молодежи.

Гул постепенно смолк. Раздвинулся занавес. Все уставились на сцену.

Она походила сейчас на комнатушку в обычной крестьянской избе. Нехитрая обстановка, в углу светился образок.

По названию спектакля многие догадались, что увидят известную зырянскую сказку про мужика, его жену и пономаря-блудню. И не ошиблись.

Комсомольцы сами инсценировали сказку, сами играли. Правда, роль жены пришлось исполнять парню— ни одну девушку, тем более женщину, не удалось уговорить выступить на сцене. Может, бедовая Эгрунь рискнула бы, но ее не попросили — с дочкой контры комсомольцы связываться не хотели.