Живун

«Может, надо было взять? Похоже, от души… — заколебался Куш-Юр. Но тут же решил: — Нет, так лучше!»

Сходка затягивалась, было душно, жарко, многие сняли с себя малицы и парки, Куш-Юр почувствовал: настроение меняется. А еще ни одного вопроса не обсудили. Он поспешил вернуться к тому, с чего начал.

— В Москве и Тюмени, в Тобольске и даже в Обдорске в праздник люди выходят на улицы с флагами и плакатами, песни революционные поют. А мы, миряне-зыряне, чем хуже?

В зале опять зашумели. Посыпались реплики, вопросы:

— А чего это — мы хуже-то?

— Вроде крестного хода, что ли?

— А где столько кумачу взять?

— Сарафаны с баб поснимаем!..

— Ха-ха-ха…

— Вот у Озыр-Митьки красная рубаха, да еще шелковая. Чай, пожертвует для революции!..

— Заткнись, голь неразумная!.. — окрысился Озыр-Митька.

— Мы и песен ссыльных-то не знаем…

— Не ссыльных, а революционных…

— «Во саду ли, в огороде»…

— Го-го-го-го!..

В ожидании, пока мужики выговорятся и угомонятся, Куш-Юр присел: он хорошо знал нрав этих по-детски чистых, порывистых людей. Они не умеют прятать своих чувств, легко возбудимы и отходчивы. Не надо только, как в половодье, лезть в затор, надо дать ему прорваться.

Когда шум схлынул, он встал и коротко объяснил смысл праздничных демонстраций. А кумач для флагов, поди, найдется у селян, возможно, и красная краска сыщется, пожертвуют для большого дела.

— Добро! Поможем! И краску найдем! — отозвались из зала.

Председатель заулыбался, довольный, и велел Писарю-Филю для порядка занести в протокол принятое решение.

— А песни поможем разучить в Нардоме по вечерам, — сказал он. — Назначим день — и милости просим. Вы народ певучий…

— Мы певучи, да хрипучи… Попа бы заставить новые песни петь.

— Попа? Он же писклявей Озыр-Митьки!

— Ты меня не трожь, ха лей горластый!..

— Ого!..

— Варов-Гриша надобно сделать запевалой! Чего ему пропадать в Вотся-Горте!

— Я и там пригожусь! Мы тоже сварганим эту саму — монстрацию!

— Вокруг двух-то избушек! Умо-ри-ил!..

Почти сто глоток разом, дружно гаркнули: «Ха-ха-ха!» Казалось, пол зашатался. Смеялся со всеми и Куш-Юр и вдруг поймал ласковый взгляд Эгруни. Она скинула с головы платок, расстегнула плисовую кофту, обнажила высокую шею и так нежно-зовуще смотрела на него, как тогда, за Юганом… Куш-Юр разом подобрался, сник. Отгоняя наваждение, сосредоточился. Ждал, когда сходка снова войдет в берега.

По плану, который Куш-Юр составил днем, сейчас предстояло рассказать про новую экономическую политику и торговлю. Но речь об этом уже шла, повторяться — людей утомить. И он заговорил про ликвидацию неграмотности взрослого населения. Слова полились легко, душевно. Куш-Юр вспомнил студента-очкарика, научившего его грамоте. Оттого ли, что это была первая деталь его биографии, которая стала известна селянам, или просто интересный, живой факт среди пламенных призывов, сходка не осталась безучастной.

Но прямого согласия учиться никто не давал, ссылаясь на занятость по хозяйству, на дырявую память, на отсутствие бумаги и карандашей даже для ребятишек. Как всегда, шутили и подтрунивали над собой.

Куш-Юр слушал и довольно потирал руки. Он боялся решительного отказа. А раз по-доброму говорят, да еще шутят, то и согласятся. Понимал — стесняются, будто малые дети, учиться грамоте…

Пошутили, пошутили зыряне и порешили: посещать кружок ликбеза при Нардоме, добавив — по возможности. И еще поправились: пока только одним мужчинам, для пробы, что из этого выйдет…

— Выйдет! Так и запиши, Филипп. — Куш-Юр принимал все оговорки.

— Писарь с дыркой… Капнутый-лизнутый… — поддели из зала.

Все село уже знало про исправление испорченного списка. Сам писарь тогда же по оплошности обронил злополучную- бумагу. Кто-то из посетителей сельсовета подобрал ее» дал грамотному прочесть, и поползли слухи про «капнутое-лизнутое».

Филь успел привыкнуть к новому прозвищу и сейчас строчил протокол, не обращая внимания на насмешки.

— А теперь пойдет разговор… — начал было Куш-Юр, но его прервал густой голос из зала:

— Кровопийцев-то когда покажете? Надоело ждать. Возьмем да уйдем!

Ничего не зная о затее комсомольцев, не предупрежденный ими, Куш-Юр подумал, что его снова провоцируют на пререкания с Озыр-Митькой. И он ответил резко:

— Если кому поглядеть охота — можем и показать. Не постесняемся! Не перевелись! Батраков за братьев выдают, породниться чают, думают, нам эти хитрости невдомек. Все видим! И вызволим батраков из тенет! На то поставлены. И власть имеем от рабочих и крестьян!

Тут выскочил на подмостки Вечка, шепнул Куш-Юру про затею комсомольцев. Куш-Юр нахмурился — понял, что излишне погорячился и, пожалуй, промахнулся.

— Тихо, тихо! — поднял руку Вечка. — Все покажем. Кончится сходка, и покажем. Кто уйдет — ой как пожалеет!

4

Вечка не восстановил порядка. Гул в зале нарастал. Из задних рядов выкрикнули:

— Эй, председатель! Молва идет — жениться хочешь на Эгруни. Правда, что ли?