Живущий в последний раз

– Нет, – лицо хэшана треснуло расщелиной узкого рта, – нет, Бьорн, я так и не научил тебя кланяться. Ты сгибаешься с уничижением, которое паче гордыни, а надо кланяться так, как ты кланялся бы самому себе – с гордостью и достоинством уважения. Впрочем, у меня нет выбора. Ты идешь в Город, ученик Бьорн-Су.

– За что? – Человек, названный Бьорн-Су, резко выпрямился, и обида бичом хлестнула по его чуть раскосым глазам, глазам пророка и охотника. – За что, учитель?!

– За право называться моим учеником! – Голос хэшана напрягся, и незваные вечерние тени робко обступили беседку, прислушиваясь. – За годы, сделавшие из дикого лесного бродяги Скользящего в сумерках – и не городского щеголя, знающего дюжину Слов и кичащегося на всех перекрестках серым плащом салара, а питона зарослей, ползущего по следу варка в холоде гнева и молчания!.. За ночную женщину с твоим лицом, пришедшую за кровью брата своего и сожженную мною на твоих глазах – в которых читаю я сейчас торопливую обиду, рожденную непониманием…

Дно чашки стукнулось о низкий лакированный столик, и хэшан умолк. Надолго. Человек, названный Бьорн-Су, ждал, когда старик заговорит снова.

– За что?.. Не за что, а за кого – ты идешь в Город за меня, и если бы не ноги мои, синие и вспухшие, то, клянусь Свечой, я пошел бы сам. В стенах Скита Отверженных много сбежавших от казни за родство, но мало кто из них выходит в сумерки, и лишь ты способен выйти из-под защиты Слов и Знаков и выполнить необходимое.

Ты знаешь сам, что крайности близки и прикосновение ко льду может обжечь. Человек бежит варка, салар и гость ночи преследуют друг друга; но городские Вершители и девятка Верхних варков с наставником Сартом – они способны находить общий язык, колеблющий и без того шаткое равновесие. К сожалению, всегда хватает преступников, чью кровь можно продать, и найдутся лишние варки, которых Девятка с легкостью подставит под Тяжелое Слово салара. А расплата… Неугодные убираются поцелуем варка, а в форме Скользящего в сумерках гуляет ночной волк, безнаказанно дышащий страхом городских баранов.

Варк, надевший плащ салара, – ты найдешь его, Бьорн-Су, и подаришь ему поцелуй Гасящих свечу. И я не думаю, что Верхние и Сарт встанут из-за этого на твоем пути; хотя Сарт непредсказуем…

– Я убью их! – Человек, названный Бьорн-Су, вскинул к потолку сжатые кулаки. – Я погашу их свечи и…

– Помолчи! – оборвал его хэшан. – Свечи… Дерзость твоего крика не взял бы на себя даже я. Мне нужно, чтобы ты выполнил порученное, а не ломал шею под непосильным…

– Но, учитель? – На лице кричавшего отразилось запоздалое недоумение. – В скиту живут одну жизнь, таков закон Отверженных, и даже вы после смерти вынуждены будете покинуть Обитель… Как же уйду я – живущий?

Хэшан встал и подошел к послушнику.

– Ты умрешь, – спокойно сказал он, и рука его опустилась на затылок человека, названного Бьорн-Су, нащупывая основание черепа. – Ты умрешь. Сегодня. А через три дня, согласно закону, отправишься в Город.

Пальцы старика резко сжались. Ученик дернулся, затем встал с колен и, покачнувшись, попятился к выходу из беседки. У самого проема его догнал ровный голос хэшана:

– Ранее ты говорил мне о друге детства, уроде, Живущем в последний раз. Я не могу сказать, добро или зло скрыто в этом повороте судьбы, но если ты встретишь его в Городе…

– Я уберу его! Да, учитель? – Легкий хрип был в непослушном горле.

Хэшан покачал головой.

– Годы в Скиту Отверженных, все мои усилия так и не вытравили одного-единственного года в лесу. Впрочем, у меня нет выбора. Иди.

…Когда человек, названный Бьорн-Су, вышел за стены Скита – он пошатнулся, вздрогнув всем телом, и сполз прямо на спавшего у изгороди грязного оборванца. Тот проворно отскочил в сторону, поморгал слипшимися веками и лишь потом, по-обезьяньи подпрыгивая, приблизился к упавшему. Голова Ушедшего в ночь была запрокинута, и покой сползал на глаза охотника и пророка, глаза Скользящего в сумерках. Оборванец ухмыльнулся, стянул засаленный колпак и долго чесал вспотевшую лысину, мотая жиденькой пегой косичкой. Потом нищий завопил дурным голосом «Караул!» и, не дожидаясь ответа, припустился по пыльной дороге, смешно семеня короткими ногами.

А невидящий взгляд веселого маленького Би тонул в наплывающей мути вечера.

Через три дня ему надо будет уходить. В Город.

Чет

– Хороший ты парень, Джи, и в деле я тебя видел, – Муад почесал щетинистый подбородок, – и в кабаке у тебя все в порядке – разве только насчет девок ты слабоват… Что, может, сползаем в «На все четыре», разомнемся, а?.. Да ладно, вечно у тебя отговорки, какое сегодня патрулирование? – парни еще от Калорры не отошли! Ну и зря, приятель, девочки у Мамы еще очень даже девочки…

Муад добродушно похлопал меня по плечу и свернул к заведению Всеобщей Мамы. От окон борделя тянуло кислым вином и недопетыми песнями – из похода на Калорру все вернулись довольные: при деньгах, экзотических побрякушках, с новыми нашивками и браслетами. Гуляй, солдат, забудь печали…