Живущий в последний раз

Он бросился к окну и успел заметить исчезающие за углом силуэты; ветер засмеялся ему в лицо, и сброшенная со столика книга ответила извиняющимся шепотом.

– Безумец! – прошептал Бьорн-Су.

Лист четвертый

Отворите дверь!
Лунный свет впустите
В храм Укимидо!..

М. Басё

…Ударил четвертую стражу колокол в Уэно, эхом откликнулся пруд у холма Синобургаока, плеснула вода в источнике, и огромный темный мир погрузился в тишину, нарушаемую лишь шумом осеннего ветра среди холмов. И вот, как всегда, со стороны Нэдзу послышался сухой стук гэта. «Идут!» – дрожа, подумал Синдзабуро. По лицу его струился обильный пот, сжавшись в комок, он истово читал сутры «Убодарани».

У живой изгороди стук деревянных сандалий внезапно прекратился. Синдзабуро, бормоча молитвы, выполз из-под полога и заглянул в дверную щель. Видит – впереди, как обычно, стоит О-Енэ с пионовым фонарем, а за ее спиной – несказанно прекрасная О-Цую в своей высокой прическе симада, в кимоно цвета осенней травы, под которым, как пламя, переливается алый шелк. Красота ее ужаснула Синдзабуро. «Неужели это отродье тьмы?!» Между тем, поскольку дом был оклеен священными ярлыками-заклятиями, привидения попятились.

– Не войти нам, барышня, – сказала О-Енэ. – Сердце господина Хагивары изменило вам. Он нарушил слово, которое дал вчера ночью, и закрыл перед вами двери. Войти невозможно, надобно смириться. Изменник ни за что не впустит вас к себе. Смиритесь, забудьте мужчину с прогнившим сердцем!..

– Какие клятвы он давал! – печально сказала О-Цую. – А сегодня ночью двери его закрыты. Сердце мужчины – что небо осеннее! И в душе господина Хагивары нет больше любви ко мне… Слушай, О-Енэ, я должна поговорить с ним. Пока мы не увидимся, я не вернусь!

С этими словами она закрыла лицо рукавом и горько заплакала. Была она и прекрасна, и ужасна в своей красоте. Синдзабуро только молча трясся у себя за дверьми.

– Как вы преданы ему, барышня, – сказала О-Енэ. – Достоин ли господин Хагивара такой любви? Ну что ж, пойдемте, попробуем войти к нему через черный ход.

Она взяла О-Цую за руку и повела вокруг дома. Но…

…зашел на монастырскую кухню и спросил:

– Простите, не скажете ли мне, чья это могила там, позади храма, на которой лежит фонарь цвета пиона?

– Это могила дочери хатамото Иидзимы Хэйдзаэмона из Усигомэ, – ответил длинноносый монах. – Скончалась недавно, бедняжка, и ее должны были похоронить у храма Ходзю-дзи, но их настоятель почему-то запретил, и похоронили у нас, потому что мы все равно у Ходзю-дзи в подчинении…

– А чья могила еще там рядом?

– А рядом могила служанки той девушки. Вроде умерла от усталости, за больной госпожой ухаживая, хоть люди про смерть ту разное говаривали, – ну и похоронили их вместе.

«Так вот оно что…» – бормотал Синдзабуро, глядя в страхе на свежую могилу с большим памятником и лежащий возле нее промокший под дождем фонарь с колпаком в виде пиона.

Не могло быть и…

Чет

– Кто там?

– К вам можно, сотник?..

– Входите.

На этот раз Чарма не вскидывается навстречу гостю – рассорились мы с Чармой, не любит он Лаик, не понимает, что я в ней нашел, ревнует пес, злится – а я злюсь на него, и теперь Чарма пропадает почти все время у моего друга (если другом может быть человек втрое старше тебя), архивариуса дворцовой библиотеки Шора. И сидит старый Шор в своем продавленном кресле, неторопливо листая никому давно уже не нужные тома, щурится близорукими глазами на древнюю вязь, а притихший Чарма лежит на вытертом ковре и честит меня самыми последними собачьими словами…

– Вас можно поздравить, сотник! Разрешите полюбопытствовать, скоро ли свадьба?

– Не разрешаю, салар. Валите любопытствовать куда-нибудь в другое место.

– Тогда рекомендую полюбопытствовать вам. Вот, – и он швыряет на мою кровать сафьяновый футляр, из которого выглядывает тоненькая пачка желтых листков.

– Я не читаю чужих писем, салар.

– Читайте, читайте, сотник! Тем более что владелец вряд ли придет за ними… А даже если придет – все равно желаю счастья в семейной жизни!

И дверь за ним захлопывается.

Зачем ты смотришь на меня таким недобрым взглядом, салар? Я благодарен тебе – ты подарил мне полнолуние и медленно текущие ночи в разводах причудливых теней от замирающих деревьев, серебристый призрачный свет и ее волосы, мерцающие изнутри, невесомую прозрачную фигурку, парящую в лунном свете, растворяющуюся в нем, и глаза, зияющие бездонной чернотой звездного неба, в которые можно глядеть до бесконечности…

Ты хлопаешь дверью, Скользящий в сумерках, а Шор говорит, что я стал поэтом, а Чарма считает, что я просто сошел с ума, в чем с ним полностью согласен сотник Муад. Наверное, вы все правы, друзья мои, хотя я уже несколько раз пытался поцеловать Лаик, но она неизменно уклоняется, и я мысленно проклинаю свое нетерпение и недоумеваю – почему?..