Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

На площадке мне было плохо без мамы. Лежа на узкой железной кровати, под залатанной казенной простыней, я думала о ней и тосковала. В то лето были, как на грех, сильные грозы, чаще всего ночами. После дневного зноя к вечеру обязательно собиралась гроза. Я знала, что мама боялась грозы и уходила в темные сени. Там садилась на наш сундук и крестилась. Меня в ночь-полночь брала туда же. При крещении всегда приговаривала:

– Дай, Господи, тихие росы, чистого дождя на землю.

Я не боялась грозы, вместе с мамой усаживалась на сундуке и засыпала, но она будила меня, считая, что спать в грозу грешно. Гроза меня восхищала. Особенно хорошо было утром: солнце заиграет в каждой капле дождя, обещая новизну впечатлений и радость от жизни. После ночной грозы зазвенит стеклянным звоном утренняя тишина, только деревенские петухи нарушают ее. Они кричат свое «кукареку» на разные голоса, словно соревнуясь, кто голосистей, старательно будят своих хозяев, возвещая новый день, который наполнится трудами и заботами.

Ранним утром расписная, неповторимая своей красотой заря отблагодарит деревенских жителей за бессонную ночь. Всю свою жизнь редко сплю я в грозу, так приученная с детства.

Вернусь к своему описанию. Вот и сейчас собираются тучи, темнеет и где-то вдалеке уже погромыхивает, я слышу эту угрозу. Отдыхающие ребятишки все вокруг меня сопят, набегавшись за день, став временно счастливыми и сытыми. Это ничего, что я не сплю, зато я вспоминаю свой низ, маму, поскотину, как часто мыла она меня на реке и приговаривала:

– С гуся вода, с Тани худоба…

Скоро утренняя прохлада разбудит нас, мы зашумим на все голоса. Но не бывает вечно хорошо, а, наоборот, все хорошее кончается так быстро, что даже не заметишь. Это относится и к жизни маленького человека. Однако каждый мечтает, чтобы новый день был лучше, чем вчерашний. Засыпая, я хотела, чтоб завтра было тепло и солнечно. В такие дни мы весь день на улице, чаще всего у реки, на песке.

Я ходила босиком. Надеть на ноги было нечего. По сравнению с холодом, голодом это не беда. Мне объяснила молоденькая красивая кудрявая медсестра, что это настоящее закаливание.

Там у меня появилась первая подружка – Галя Свяжина из села Усениновское. Мы прыгали на веревочке, тут она сняла свои старые сандалии (они были ей малы) со смятыми запятниками и дала мне их примерить. Восторг охватил меня. Они мне были в самый раз, снимать их уже не хотелось. Галя заметила это и часто давала их поносить, а когда пришло время расставаться, протянула их мне:

– Возьми на память.

– А ты в чем поедешь?

– Босиком. За нами приехали на телеге.

Спустя десятки лет, когда работала она в нашем селе воспитателем в детском саду, я узнала, что она из многодетной семьи. Наверняка было кому донашивать те сандалии.

Единственный раз справила мне мама новые тряпичные туфли, и тоже на вырост, но они остались навечно на дне глубокого оврага. Этот длинный овраг брал начало в реке. В него каждый год заходила вода. Тянулся он за деревней. За ним простирались фермы и поля, попасть к ним можно было только через единственный переход. Для всех селян овраг представлял собой реальную полосу препятствий.

Дело было весной. Вода только-только покинула овраг, оставив глубокую тину после себя. Я знала, что мама ушла в ночь сеять пшеницу, и, как на грех, в поле за оврагом. Когда ночью, проснувшись от холода, я не могла долго уснуть, то немедля решила разыскать маму в поле. Конечно же по глупости и детской наивности я пошла в темень напрямик через овраг, а не через переход. В самой средине я увязла в нем так, что с каждым шагом погружалась в тину все глубже и глубже. Тут я почуяла свою погибель. Я кричала, звала, а ветер уносил мои звуки, и, только когда комбайн подошел ближе к оврагу, мама услышала мой голос. Меня вытащила, а башмаки остались в нем навечно. Помню, как плакала она надо мной и называла «бесстрашной».

Пришел срок, и закончилось мое выздоровление. Я вернулась в свой темный низ. В первую очередь похвасталась сандалиями, спела все песни и обрадовала маму своим развитием.

– А мячик мой не потеряла?

– Я носила его всегда в кармашке, а на ночь клала под подушку.

– Вот и молодец. Береги мой труд. А на другой год пойдешь оздоравливаться?

Я подумала и сказала:

– Пойду, но мне было тоскливо без тебя. Я даже плакала иногда ночами, так хотела побегать с тобой по полям.

– Таня, вольному воля дороже всего.

Она обняла и, как всегда, поцеловала меня в голову.

Глава 14. Желанный хлеб

Зимой мы, ребятишки, часто забегали на мельницу посмотреть, как два больших каменных жернова перетирали зерно в теплую муку. Во всей деревне голод, однако горсточкой муки никто на мельнице не разживется. Жалко ребятишек, но даже тайком мельник не сыпнет мучки в карман или ладонь. Такие были времена.

Еще у нас возникал интерес к машинному отделению, где создавалась тяга для вращения каменных жерновов. Туда нас вовсе не пускали, поэтому приходилось заглядывать в него украдкой.