Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Мы сидим с мамой на этой огромной поскотине на расстоянии друг от друга. Кажется, мы были одни в целом свете. Сначала дождь, приплясывая, прибивал дорожную пыль, потом капли стали крупнее, и наконец дождь хлынул с небес сплошным потоком. Мы вымокли под проливным дождем до нитки. Одежда прилипла к телу. Пришлось раздеться, отжать воду, протереть друг друга и идти к стаду. Мы погнали его к самому берегу Туры. Вода в реке молчит после грозы, блестит в своем серебряном покое. В ее зеркальной глади отражается силуэт прибрежных кустов. Подул легкий ветерок, поднимая рябь на воде, закуковала кукушка. Две великолепные в своей красоте радуги опрокинулись через всю поскотину. Все кругом было умыто и свежо. Краса белоствольных берез за рекой обворожила наши заветные места. Откуда-то мирно выплыла лодка с рыбаком.

– Видишь, Таня, как освежила летняя гроза нашу сторонку. Век бы любовалась, да телят надо гнать на ферму. Завтра будет новый день – вот и наглядимся.

Никогда не перестану я любоваться красотой деревенского пейзажа. В далеком детстве зачаровывала меня красота леса, особенно в тихие дни. Лес стоял молча, как бы онемел, завороженный собственной красотой, только листья осины шептали о своем. В ветер лес шумел, скрипел, срывал с себя листья, разносил их по ветру и разбрасывал как попало.

А мама больше всего любила хлебное поле: самое мирное, земное, манящее зрелище деревни. Есть нечто такое, что объединяет всех сельских жителей: каждый любит тугой, налитой пшеничный колос, васильки во ржи, засматривается, как ходят по полю от ветра волны, любуется жатвой и точно знает, что это и есть земной рай, его встретишь только в родимом краю. Сколько раз мы вместе с мамой любовались нескошенным лугом, нашей говорливой рекой, озером с кувшинками, прибрежным шаловливым камышом и цветущим кустом красной горькой калины. Деревенская жизнь неотделима от ощущения красоты природы. Уже с раннего утра видишь на реке нежный туман, босыми ногами чувствуешь прохладу утренней росы.

Глава 13. Летние каникулы

В пастухи, как уже говорилось, мама пошла не от хорошей жизни. На «должность пастуха» никто не хотел соглашаться ни за какие калачи. Кого устроит обреченность на голодное существование в самые лучшие четыре месяца в году? Нередко мама вечером говорила: «Опять у нас с тобой ни растворено, ни замешано». Ко всему работу эту считали легкой, потому малооплачиваемой. Тех, кто все же шли на эту работу, считали за третьесортных, чудаковатых людей. Если вспомнить, то мама где-то выпадала из общего ряда и сама признавалась: «Не умею я лежа гужи рвать». Она была человеком «тонкой конституции», как бы теперь сказали. Мы вместе с ней проводили ее пастушеские сезоны. Она – пастух, я – подпасок. Зато как хорошо видеть утром, как мирно выкатывает и встает солнце над Турой. Мы неспешно идем за стадом. Красуется за селом березовая роща. Она манит к себе древней красотой и прохладой. Если день знойный, то дневная летняя жара подгоняет нас к осинникам и к воде.

Телята как маленькие дети: наедятся, напьются и в разгар жары ложатся отдыхать у самой воды. Только овод не давал никому покоя. Любой теленок мог, задрав хвост, мчаться во весь дух, и не догонишь.

– Не бегай за ним, Таня. Сам остановится. Под вечер всех соберем. Ты стадо будешь беречь, а я искать телят пойду и буду их к тебе на поляну выгонять.

Помню, как в один из душных, летних дней, когда я стерегла стадо у реки, а мама выгоняла животных из леса, мы увидели, как три теленка еле-еле выходят к нам. Разбарабаненное брюхо сделало их похожими на шарики, тоненькие ножки не держали, и они свалились на ровном месте.

Тут подбежал шишкинский пастух Фрол и подсказал маме, что их надо срочно и беспрестанно гонять, пока «не промкнет», иначе домой они не дойдут, дорогой сдохнут. Он пояснил нам, что они съели «нехорошую траву». Ладно, если обойдется, иначе сидеть маме за решеткой. Мы с перепугу не дали им остановиться… Вдруг они задрали вертикально хвосты и выпустили небывалой мощности высокие столбы вонючей зеленой жидкости. Брюхо их на наших глазах стало опадать. После этого действа поскотина осталась обильно политой телячьими отходами и была похожа на современное абстрактное произведение художника-модерниста. Мы гнали стадо домой. Вечерняя прелесть лета уже не завораживала. Мы напряженно молчали, не нарушая тишину даже тихим голосом. От испуга, перегрева на солнце, голода пастушки были бледны, как покойнички. Подгоняя стадо к селу, у меня вдруг закружилась голова, и я начала терять равновесие. Из носа хлынула кровь. Подбежала испуганная мама.

– Ой, Господи! Только этого еще не хватало. Таня, рви репейные листья да к голове прикладывай, а я телят на ферму погоню, а то разбегутся. Тут мне новая беда придет. Лучше всего ложись на траву и переносье зажимай.