Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

Наконец моя мечта сбылась: маму вместе с Варварой Епифановной назначили на всю зиму работать в машинное отделение и быть в подчинении у Виктора, неприглядного рыжего мужика. (Тетя Варя была женой двоюродного брата мамы Петра, не вернувшегося с войны.) Мама с тетей Варей должны были заготовлять дрова для этой машины. Дрова были навалены в большие кучи возле мельницы. Как сейчас помню, сразу после школы с книжками и тетрадками я пошагала по деревне к заветной цели. Стояла ранняя зима. Мороз был некрепкий, но реку уже сковал. От легкого мороза и плохой одежонки я прибавляла шаг. У мельницы раздавался звук ручной пилы. Это трудились мама с тетей Варей. Улыбаясь, я подбежала к ним, завидев меня издали, женщины разом воскликнули:

– Как хорошо, Танюшка, что ты подбежала! В самый раз, не опоздала. Садись на козлы верхом, да держи руками тещу, прижимай ее к козлам, чтоб легче пилить, а то прыгает туда-сюда, замучились совсем.

Вскоре от неподвижности я стала замерзать, руки без рукавичек побагровели, ноги без носков закоченели. Хоть мама была «на все руки мастер», так говорили про нее, но если нет шерсти, то ничего не свяжешь. Вместо носков мотала я на ноги ветошь, руки втягивала в длинные рукава чужого пальтишка. Когда же, с горем пополам, связала мне мама единственные за все детство варежки, то их в тот же день украли в школе. В мороз ничего не оставалось делать, как искать тепло. Вот и сейчас отправилась я греться в машинное отделение.

Черная машина из прочной стали стояла прямо на земле и пыхтела, фыркала, шипела. От нее шел нестерпимый жар. Женщины таскали тонкие напиленные дрова и беспрестанно подбрасывали их в топку, а перед тем, как подбросить, промешивали в топке угли тяжелой, длинной металлической клюкой. С комля дрова были толстые, их женщинам приходилось колоть тяжелыми топорами. Машина жрала дрова так быстро, что женщины едва-едва успевали их подтаскивать. Виктор сидел поодаль от своей подопечной на маленькой скамеечке и курил. Иногда он подходил к круглому прибору, который возвышался над машиной рядом с паропроводом, и вглядывался в него, а если надо, подавал команду:

– Айда, бабы, на улицу, хватит греться. Раскочегарим любимую, чтоб давление не пало, а то жернова на мельнице остановятся. А как нажарим котел, то и мука на мельнице станет мельче. Пошли.

Я видела, что бедные женщины погреться не успели, спины не разогнули, а их уж опять «турят» на холод. Они послушно вышли на мороз. Виктор снова сел на скамеечку и закурил.

Я взялась за уроки, но так не терпелось обойти это черное чудовище, как это время от времени делал Виктор. Он, как будто прочитал мои мысли, вдруг встал напротив меня.

– Ты, Татьяна, к машине не подходи. Не ровен час, сорвет крышку и обдаст горячим паром или качнет тебя от голода на нее, вот тогда – была и нет! Я за тебя отвечать не хочу.

Я молчала, а про себя думала: подожду, потерплю, а как выйдешь – все разгляжу здесь. Это он меня просто пугает, вот и Татьяной назвал, чтобы страху нагнать. Ко мне по-взрослому еще никто не обращался.

С улицы доносился визгливый звук пилы, иногда он умолкал, это означало, что она застревала в березе. Если бы вы знали, как быстро сжирало дрова огненное брюхо ненасытной паровой машины! Я, закончив с уроками, тоже подтаскивала тонкие неколотые полешки, которые «начиркали» женщины. Уважительное слово «напилили» относилось только к толстым дровам. Мама взмахнула руками:

– Ой, жрет и жрет дрова, ненаедная железяка!

Женщины больше всего боялись, что обеспечат себе на всю жизнь болезни, поскольку бегут с жары сразу на мороз. Рассуждали, что надо как-то приноровиться к этой работе, чтоб на снегу долго не стоять, а то ноги к сапогам примерзают, но, как ни суди, ни ряди, зиму придется терпеть, а там уж – чё Бог даст, им уж давно «что тюрьма, то и горенка».

Первую неделю была я здесь тише воды ниже травы, а когда освоилась, то осмелела. То ли от того, что Виктор ко мне привык, то ли я ему приглянулась, но он охотно беседовал со мной и даже подбадривал:

– Учись, не ленись.

Я успела заметить, что у него были всегда черные руки. Похоже, он гордился ими и тем, что разбирается в самом сложном механизме колхоза. Здесь мне никто не мешал делать уроки и было тепло. Виктор целыми днями посиживал на своей любимой скамеечке. Женщины в редкие минуты забегали к нам согреться, усаживаясь тут же на отпиленные низкие каравашки.

Шли дни, тянулись недели, женщины все больше жаловались друг другу на шум в голове и другие оказии. Маму часто тошнило, она бледнела и просила меня принести ей пригоршню чистого снега. Я уже знала, что это был голод. Утром мама брала из чугунка картофелину, резала пополам и советовала:

– Соли крепче, Таня. Соль хоть микробов убивает.