Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

– У меня не приучится. Я его в ежовых рукавицах держу; слежу, чтоб на мои слова, как гудок, откликался.

Мама в ответ похвалила Юрку и назвала его «шелковым».

После трапезы Фрося перекрестилась, попросила у Бога здоровья ей и Юрке, резко встала из-за стола, села на свою табуретку и быстро дошила мой пим. На прощание, как всегда, сказала, чтоб я берегла мать и не обижала ее.

Позже я поняла, что Фрося – живой пример того, что делает война с людьми. День и ночь она была только с шилом, молотком да дратвой. Лишила себя всего, даже своего красивого имени Ефросиния, а приняла к душе простое, незавидное – Фрося. Поглядишь на нее и не скажешь, кто она: женщина или мужчина. Нужда, заботы, ответственность за внука пригнули ее к земле. Даже возраст было определить невозможно. Война лишила ее привлекательности, отобрала даже пол, а взамен дала неженское ремесло в руки, загнала в себя, отняла доверие к людям. Фрося, по словам соседей, резко отзывалась на любую несправедливость, была лишена слезливости, умела постоять за себя, никому не позволяла лезть в ее душу и бередить ей раны.

Не по своей воле сделалась она похожей на мужчину, она не гордилась этим, а, скорее всего, защищалась и, видимо, стесняясь, пряталась от людей. Мама сказала мне, что это она с виду только такая мрачная, нелюдимая, а на самом деле – добрая, на все уступки пойдет, если надо.

Мы двигались домой. Мягкий пушистый снег падал с неба плавно, мирно, тихо, как будто нес на землю улыбку от низких сизых небес. Он умилял, ублажал душу, хотелось замедлить шаг и насладиться этим божественным даром. Тепло и мягко в подшитых валенках. Мы шли неторопливым шагом, ощущая прелесть уральской зимы. Теплые зимние дни так желанны в наших краях! Посреди улицы был виден санный след на снегу. Кое-где валялись небольшие клочки сена. Мне хорошо идти рядом с мамой и держаться за ее маленькую теплую руку.

Мы подошли к своему флигельку. Счастливо залаял наш пес Барин. Его Яшка привел еще осенью. Пес был худой, как доходяга, кем-то выдворенный на улицу, обозленный, с клоками висячей шерсти на боках. Яшка сделал ему будку, посадил на цепь и назвал Барином. Мама не одобрила Яшкин поступок, сказала, что собаку надо кормить, а нам самим – подай, Господи. В ответ Яшка буркнул:

– А это чтобы мы, Лиза, крепко спали ночью, а то найдется бригада и вытащит нашу картошку из ямы, сейчас время такое идет, что не окладывайся, живо обчистят жулики, живодеры!

Яшка говорил запальчиво, громко, выпучив бельма. За такие слова его похвалила и тетка Мария:

– Молодец, Яков! Правду говоришь. Кому робить лень, те и зарятся на чужое. Утащат – и дело с концом.

Мама только возразила, что собака от голода шибко злая будет, на всех без разбору кидаться начнет, а нам тогда беды не миновать.

Когда мы с мамой вошли в дом, то я похвасталась подшитыми пимами.

– Надолго собаке блин! – бросил мне Яшка и поглядел на нас своей таинственной улыбкой.

С тех пор как он спалил все оставшиеся еще от наших предков намоленные иконы, мы не связывались с ним, терпели его причуды, возгласы невпопад, слушали его бессвязные, нелогичные рассуждения. Иногда на него что-то «находило», и говорил он вполне разумно. И все же его непредсказуемости побаивались. Но Яшка никогда не буянил, чаще был тихий, молчаливый, улыбчивый. Я думала, что он притворяется, потому что ему, по словам Марии, «робить в колхозе лень». Бывало, что Яша иногда удивлял нас интересными наблюдениями. Мама рассказывала мне, что, когда ему надо было расти, голод был такой, что многие пухли, а он чуть не умер, «брюхо у него сделалось большое, а ноги болтались, как две чурки». Потом на наши головы свалились колхозы, а после и того хуже – война.

Горе в те годы жило в каждой семье: кто-то изуродовался без догляда или сошел с ума, а то и вовсе погинул… Я помню, какие только шалые мысли не лезли иногда в Яшину голову. Нам было жаль его. Медицинской помощи он не получал, а постепенно уходил в себя и жил со своей непонятной болезнью, а после и я почувствовала его трагическую обреченность…

В одну из тех зимних ночей мы услышали, как наш любимец Барин громко залаял, потом заскулил и затих. Утром Яшка спросил гневно:

– Это ты, Лиза, окозвечила Барина? Он в будке околел и весь в крови.

– Христос с тобой, Яков. Зачем я о животину буду руки марать? Он мне не мешал. Вот у таких рука не дрогнет и на человека подняться.

Нам всем было жалко собаку, мы привыкли к Барину. Меня он всегда встречал из школы и радостно вилял хвостом. Так мы лишились надежного охранника наших картошек, хотя было ясно, что зимой земля промерзла и их никто не тронет.