Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки

– Крючок-то мне еще от мамы-покойницы достался, заветный. Мы сегодня, как назло, не один гектар спознали. Дурная-то голова ногам покоя не дает.

Забегая вперед, скажу, что ровно через год мы снова пасли телят на этом же месте. Вдруг услышали, как прямо перед нами что есть силы замычал теленок и начал широко открывать рот.

– Что-то теленок нехорошо шею вытягивает. Надо сейчас же поглядеть…

Мама была легкая на ногу. Она быстро подбежала к нему, и я увидела, как, взяв его голову одной рукой и прижав ее к себе, другую руку она запустила прямо теленку в рот. Изо рта его пошла кровь тонкой струйкой. Каково же было мое удивление, когда мама вынула изо рта его свой потерянный год назад крючок. Мы не поверили глазам своим. Теленок еще долго зализывал свой рот. Она от радости такой крестилась и приговаривала:

– Это ли не чудо? Господь видел, что живу я своим честным трудом. Только дурные люди говорят, Таня, что Бога нет.

Деревянная ручка крючка была надкушена. Видимо, он зажевал его вместе с травой. До сих пор храню я этот крючок как память о своем пастушеском детстве.

Однообразные, нудные дни скрашивали наши совместные беседы с мамой. Я начинала интересоваться ее детством, юностью и семьей, где она росла.

Так постепенно я узнала, что в школу она ходила «с раденьем» и любила «счет», может, поэтому ее отправили учиться от колхоза «на комбайнерку», где она пыталась разобраться «в поршнях и цилиндрах».

– Училась, да только не выучилась. «Черт мелет, да подсыпать не умеет». Замуж, дура, пошла в село Усениновское. Уж шибко меня сватали, да не одинова…

По-видимому, она поспешила выйти замуж, так как их семья жила плохо.

Первое замужество оказалось очень кратковременным, неудачным и пустым. После она поняла, что «начин – дело велико», но это когда уже совершила «роковую ошибку». Мои дедушка и бабушка по отцу ее невзлюбили – как я теперь понимаю, сказались тогдашние деревенские предрассудки, кондово-патриархальный уклад жизни, давно сложившийся в нашем глухом краю. К тому же своему сыну они приглядели уже другую невесту. А мама происходила из бедной многодетной крестьянской семьи, и это тоже повлияло на отношение к ней.

– Твой дедушка Егор и бабушка Марфа – самые богатые в Ленске были, и сейчас живут лучше всех, потому у них была другая невеста на примете. Ровно без добра ты и не человек…

После таких сердечных откровений в моем сердце затаилась обида на деда и бабушку. Мне стало очень жалко маму, ведь я знала, что она была добрая, тихая и ласковая. Когда случалось, она рассказывала о себе, я слушала ее с интересом и не перебивала. Я всегда любила слушать маму. Она говорила живо, изображала при этом людей, употребляла в речи много разных присказок, поговорок, пословиц.

Как выяснилось из ее откровений, еще в молодости она уезжала в город Нижний Тагил.

– В Тагиле свету белого не видно, он весь в дыму от заводов. Я была тогда молодая, здоровая и поехала туда счастье пытать. Тогда многие срывались с мест и уезжали, чтоб в колхоз не угодить. Вот и меня сманили. Устроилась я там на железную дорогу сперва ученицей стрелочницы, а вскоре письмо из дома получила. Мама и младший брат Афанасий звали меня обратно домой, в Ленск. Я брата сильно любила. Он погиб на Ленинградском фронте 6 сентября 1944 года. Захоронен в поселке Красный Бор Колпинского района Ленинградской области. Имел воинское звание – сержант. На фронт был Афоня призван еще в 1940 году.

При этих словах мама заплакала, слез своих она не стеснялась.

– Афоня был у нас грамотный, он окончил семь классов еще до войны. Старшие братья и сестры жили уже отдельно. Маме Таисье перевалило за 60 лет, когда я уехала от нее в Тагил, а тятя к тому времени уже умер. Он рано умер. Мне было 12 лет, а Афоне только 6 лет. Тятя, Харитон Дементьевич, муку на мельнице молол, мешки с мукой раздетый таскал, с жару воды из колодца напился, горло шибко простудил, от него и умер. Чё на роду написано – то и будет, Таня. Вот я и воротилась. А больше всего из-за того, что трудно деревенскому человеку к большому городу привыкать. Деревенский житель природу, простор любит. Деревенская жизнь по-другому устроена. Здесь люди все друг друга знают до третьего колена. Ленск мне по ночам снился. Здесь воздух и запахи все другие. Дыши – не надышишься. В городе увидишь только кусочек голубого неба, а здесь все оно для тебя открыто.

Город – это машины, а жизнь там – неразбериха, к нему с детства привычка нужна. Меня начальник станции в Тагиле с работы не отпускал, все наговаривал: «Как уедешь, и сразу тебя в колхоз запечатают, не спросят, там на лесозаготовки поспеешь, нормы будешь выполнять, и начнется у тебя не жизнь, а малина. Одумайся, пока ярмо на себя не надела, а то будет поздно. На лесоповале только и будешь думать, как бы выдюжить да комары бы заживо не съели».

Не было у меня тогда, видно, головы на плечах; сколько он мне всего наговаривал, да только все не в коня овес. Вот так и бывает: локоть близко, да не укусишь, и не привязан, да визжишь. Как предсказал – так и получилось.