Живые души, или похождения Лебедько

Владислав Евгеньевич хоть и пребывал в состоянии мрачном, но за речью старика, особливо после выкушенного пирога, следил достаточно внимательно, а посему, решился вставить замечание: «Вот вы, мудрейший Юрий Васильевич, начали, было, говорить о молекулярных цепочках, неповторимых событиях, а потом вдруг и сами не заметили, как съехали в некие обобщения». Старик удивлённо поднял бровь: «Извольте, вот вам и молекулярная цепочка. Сенека Младший, который являлся, как вам известно, первым министром императора Нерона, питал ненависть ко всему живому. Он ненавидел наслаждение. Ненавидел пищу. Ненавидел напитки. Он обожал лишь деньги и страх страдания. Он во всём был полной противоположностью своему отцу. И хотя он умер богатейшим человеком, собою Сенека являл иступленную и тоскливую худобу в сочетании с жаждой красноречия и власти. Он первым окрестил себя «педагогом рода человеческого». Это истинный пуританин. Вслушайтесь, как звучит фраза», - хозяин вновь обратился к библиотеке, минуту что-то искал, вынул наконец томик в теснённом переплёте и открыл на одной из многочисленных закладок: «Ага! Вот, слушайте: «Смерть вырывает тебя из родимого чрева, отвратительного и зловонного». Заметьте, дорогой мой, что фраза эта написана отнюдь не святым Павлом, как то можно было подумать. Она написана Сенекой Младшим в то самое время, когда он поучал римское общество. Или вот смотрите ещё. «Один ищет радость в пиршестве и разврате, другой — в тщеславии и поклонении толпы, третий — у любовницы, четвёртый — в показных занятиях и науках, или же в литературных трудах, которые ни от чего не исцеляют. Всё это обманчивые и преходящие услады, коих мы все становимся жертвами. Таково же и опьянение, когда за краткий час весёлых безумств приходится платить тяжким отвращением. И всякая болезнь людей происходит от сознания человека, что его тело заключено в двух мерзких пределах — между коитусом, произведшим его на свет и могилой, где он сгниёт». Это изречение Сенеки включает в себя решительно всё. Пища, эротическое наслаждение, сластолюбие, власть, наука, искусство не стоят ровно ничего. Так и кажется, будто это написано буквально в нашем веке кем-то из настоятелей церкви. Сколько отвращения и ненависти к жизни! Так вот, сия молекулярная цепочка, в числе прочих, уже являлась по сути своей христианской, так что дальнейшее соединение Империи с Церковью было предрешено внутри самой Империи».

«Стало быть, жизнеутверждающая римская сексуальность времён Республики была подавлена властью императоров?», - «Отнюдь, я же говорил, что не следует искать крайних. Римская сексуальность была подавлена ни волею императоров, ни религией, ни законами. Римская сексуальность самоуничтожилась, вы уж простите мне этот термин, а её место заняла довольно таки экзотическая сентиментальная любовь, а точнее некая странная связь, когда сама жертва становится палачом. Те, кто попал в это рабство, свыклись со своим бессилием и начали почитать свои цепи как бога.  Более того, они постарались стянуть их потуже, поспешив освятить и превознести зависимость женщины с одной стороны, а с другой — облагородить эту рабскую зависимость с помощью торжественных церемоний. Делалось это, опять же, с бессознательной целью умерить испуг, превратившийся в страх. Увы, между эпохой Цицерона и веком Антония сексуальные отношения претерпели изменения совершенно независимо от какого бы то ни было влияния. И метаморфоза эта произошла за сто лет до распространения новой религии. Христиане приписали себе заслугу новой строгой морали, хотя они причастны к её изобретению не более, чем к созданию латинского языка: они просто приняли и то и другое от Империи. То был медленный и глубинный процесс, происходящий под охраной страха. Но тут просматривается парадокс, ибо человеческий страх не может ничего охранять, кроме того, что он охраняет человека от Желания. Поскольку страх ограждает себя от Желания, он охраняет лишь бессилие и ущербность. Иными словами, он охраняет «не — жизнь» — стыдливо прикрытые чресла тела, до такой степени отверженного, что оно стало мёртвым и его навечно прибили гвоздями к кресту».

«А я всю жизнь думал, что всё зло исходит из Америки», - задумчиво произнёс Владислав Евгеньевич. «Не совсем верно. Американцы, ныне населяющие свою страну, после того, как они истребили там всё, сопротивляющееся их господству, точно также руководствуются системой страха и производят на свет детей, уже в материнском чреве заражённых ужасом, источник которого следует искать скорее возле белых тог римского Сената, нежели возле чёрных сутан отцов-священников, сменивших их в курии. Те отцы-пуритане, что высадились в долине Огайо или воздвигли свои часовни в бухте Массачусетса, привезли с собою не столько Библию, сколько отвращение к жизни, ненависть и беззастенчивую жестокость, которыми дышат книги Сенеки и Светония, словом, как раз то, что и заставило их бежать из Старого Света».