Однако, давай же, драгоценнейший читатель, проделаем вместо Лебедька ту мыслительную работу, на которую он в данное время, в силу своего нервического чувства, решительно не способен. Итак: в Риме две тысячи лет назад произошёл переход от Республики к Империи. Свободный римлянин, в силу царящей в то время сексуальной морали (а что может быть сильнее для сознания и бессознательного человека, чем разного рода именно сексуальные табу?), мог, не зная ни вины, ни стыда, позволять себе любое сексуальное поведение, кроме пассивности. Символ активности — напряжённый фаллос. Можно только догадываться о том колоссальном страхе, который владел так называемым свободным гражданином перед перспективой любого рода пассивности. Октавиан Август, утвердив Империю, тем самым не явно, но предельно жёстко, поставил свободных граждан перед лицом их символической пассивности, так что лишь один император оказался обладателем фаллоса. Те, кто это понял и не принял позицию пассивного подчинения, были отправлены в изгнание. Большинство же, вольно или невольно, сломалось и вынуждено было компенсировать возникший таким образом невроз, охвативший всех поголовно жителей Империи, под прикрытие ритуальных наказаний и сплочение перед безжалостной судьбой в виде садомазохистской мести всем инакомыслящим. Что, собственно, и послужило основанием всей христианской истории. Таким образом, ежели мы попытаемся провести реконструкцию, и удалить, так сказать, с иконы истории мученический и, в то же время, милосердный лик Христа, мы вынуждены будем обнаружить за ним саркастический лик и напряжённый фаллос Приапа.
Империя, даже пережив свой внешний упадок в 4-м веке нашей эры, поглотила всю Европу, затем Азию и Америку, и, тем самым, вовлекла в губительный невроз, обретающий к нашему времени всё более выраженные уже не только невротические, но и психотические свойства, и явилась той самой Системой или же, ежели угодно, мы можем величать её «Матрицей», приобретшей в наше время все уродливые черты и качества того, что мы нынче называем вершиной капитализма (или же его дном) — обществом потребления. Прорывающееся же из бессознательного Желание, влечёт за собой неизбежный запрет на его реализацию, корни которого состоят в чувстве невыносимой вины за когда-то вольно или невольно принятое согласие на пассивность. Так или иначе, осознание этого близко, а потому, вступает в игру ещё один защитный механизм, которого мы можем персонифицировать в фигуре бога иллюзий Гипноса. Следуя указанным им направлением, мы, дабы избавиться от невыносимости драмы Желания, вины и вытеснения, стоим на пороге ухода от всяческой телесности в виртуальные миры, где эта драма и вовсе перестанет быть болезненной. Полное забвение и счастье, правда, весьма и весьма сомнительное, ибо это уже не счастье свободного человека, да и не человека вовсе.
Эх, Владислав Евгеньевич! Сколько раз уже автор упреждал тебя остановиться и задуматься — куда несёт тебя нелёгкая! Ты же оставался глух и упрямо стоял на своём. Нынче же ты взбудоражен не на шутку и, ежели у читателя ещё есть возможность многими способами откреститься от всего написанного выше, а заодно и от того, что будет написано далее, то ты, голубчик, попал, можно сказать, в самый эпицентр этой информации, которой методично и уверенно снабжали тебя все твои визави. И хотя, в глубине души автор, несмотря на упоминавшееся выше сочувствие, даже рад за тебя, ибо сколько можно бегать, подобно белке в колесе, по кругу утешительных иллюзий, всё же состояние твоё в сей момент — чрезвычайно жалкое. И когда ты окончательно придёшь в себя, сие даже автору не ведомо, впрочем, в прежнего себя ты, уж, верно не придёшь никогда. На одно лишь это и приходится уповать.