Живые души, или похождения Лебедько

Муромцев эффектно захлопнул книгу и, сверкая взорами, обратился к Владиславу Евгеньевичу: «Что же мы имеем? А имеем мы весьма неутешительный итог, вошедший в плоть и кровь всего современного мира. Как я уже изволил высказаться ранее, мы не можем сказать, что именно Октавиан был крайним во всей этой истории, однако, именно он, став Августом, подавил Форум, закрыл Трибуну, запретил ассоциации, ввёл цензуру на нравы, увеличил число легионов на границах, укрепил флот и отправил в изгнание свободных людей, сожалевших о Республике и не принявших позицию пассивного подчинения, которую он вменял в обязанность всем своим подданным». Старик поставил книгу на место, молча прошёлся несколько раз взад-вперёд по комнате, и вдруг, с наскоку, плюхнулся в кресло аккурат подле Лебедька и буквально закричал последнему прямо в ухо: «Глядите, какой ядерный коктейль мы имеем. С одной стороны, физическая сила, сексуальная мощь, упрямый характер, необузданная содомия, давали сплав под названием мужская добродетель. И, в то время, как у еврейских племён знаком принадлежности к религии было обрезание, для народа, чьим фетишем была волчица, таковым стал отказ от пассивности! С другой стороны, властители провозгласили себя потомками Венеры и Марса, а, стало быть, чем больше укреплялась и распространялась имперская сексуальная агрессивность, тем прочнее был мир в Империи, и тем беззаботнее и пассивнее были её граждане. Необузданная сексуальность императоров, стала неотъемлемым свойством римских правителей. Неограниченное сластолюбие укрепляет неограниченное всемогущество Империи. Всё её плодородие, вся её сексуальная мощь воплощается в императоре. Он один может преступить любой закон, ему одному дозволено всё — и гнев, и капризы, и животные проявления натуры. Бесчисленные легенды, которыми обрастала жизнь правителей Рима, придавали им роль сексуальных оберегов. И здесь ещё один парадокс, ибо в этом смысле император — всего лишь большой бубенец, которым отгоняют импотенцию».

«Что же ты орёшь мне прямо в ухо?», - подумал Владислав Евгеньевич и тут же смекнул, что Муромцев, сознательно или невольно, поставил себя в доминирующее положение, оставив гостю лишь право проявлять покорность. Ярость вскипела в груди нашего героя: «Помилуйте, Юрий Васильевич, я решительно не намерен терпеть ваши нравоучения в таком тоне!», - «Браво!», - встрепенулся старик и протянул гостю руку для крепкого рукопожатия: «Вы поняли! Вы поняли, как это происходит! Вот она — Система, и вот он процесс, разделяющий общество на классы. Но! Как таковой классовой борьбы в истории ещё не было, ибо бороться может только один класс, и вы это сейчас положительно продемонстрировали», - «Какой же это класс?», - удивился Лебедько. «Класс — обладающий фаллосом! Но и этот класс постоянно преследует драма — боязнь сей фаллос потерять, а посему, он вынужден постоянно, раз за разом, его демонстрировать, убеждая в его несгибаемости, прежде всего, себя самого. В своё время Плиний Старший назвал фаллос врачевателем желания. Человек был мужчиной лишь тогда, когда его орган был способен на эрекцию, отсутствие же потенции внушало страх. Ежели обобщить всё мною к сему времени сказанное, мы с вами поймём, что современные люди унаследовали от римского понятия любви то, что называется отвращением к жизни, которое следует по пятам за наслаждением. И это жуткое, но часто вытесняемое сокращение символической вселенной, которая сопровождает фаллический спад вслед за эякуляцией, горечь, порождаемую объятиями, в которых мы уже не можем провести разницы между желанием и ужасом, связанным с внезапным и невольным бессилием. Что мы ещё имеем в ходе римской истории — соревнования в непристойностях, человеческие жертвоприношения на аренах, имитация охоты в парках,  всё это — ритуал сарказмов Приапа. С тех пор, прикрываясь ритуальными наказаниями или человеческими жертвоприношениями в виде боя насмерть, общество, ставшее пассивным, мстит за себя и сплачивается перед безжалостной судьбой. Всякий триумф включает в себя частицы садистских унижений, которые вызывают смех и объединяют смеющихся в некое мстительное сообщество. Народ спешит на узаконенное зрелище и коллективно участвует в мщении за нарушение закона. Именно это и служит основанием для христианской истории. Сцена раннего Христианства — пытка на кресте, назначенная тому, кто мнит себя богом, бичевание, надпись «Иисус из Назарета — Царь Иудейский», пурпурный плащ, царский венец из терний, постыдно обнажённое тело — всё это саркастический ритуал Приапа, задуманный для увеселения толпы. Например, китайцы 17-го века, которых иезуиты пытались обратить в Христианство, воспринимали это именно так и не понимали, как можно извлечь символ веры из столь комической сцены».