Живые души, или похождения Лебедько

Лебедько испуганно огляделся, подумав: «Уж, не говорит ли он всё это к тому, дабы потом свести всё дело к эдакой «греческой инициации»?» Однако, он не помнил, чтобы Муромцев затворял дверь на ключ или же делал какие иные приготовления. Старик же, в свою очередь, не заметив настороженности гостя, вошёл, видимо, в самый разгар своего вдохновения и вещал: «Пассивность в любви со стороны патриция считалась таким же тяжким преступлением, как любовное чувство или супружеская измена со стороны матроны. Однако, мужская активная гомосексуальность воспринималась как нечто вполне невинное. Любой гражданин мог делать всё, что пожелает, с незамужней женщиной, с наложницей, с вольноотпущенником и рабом. Мы видим, что в римском обществе одновременно существуют, с одной стороны, самые шокирующие акты содомии, а с другой — самая жесточайшая и ограниченная мораль. Добродетель означает сексуальную мощь, а мужественность, будучи долгом свободнорождённого человека, должна подтверждаться его сексуальной силой — фиаско расценивалось как позор. Чувствуете, куда я клоню?»

Гость недоумённо пожал плечами, однако, Юрий Васильевич, вероятно, принял сей жест как подтверждение своим словам: «Единственной моделью римской сексуальности является владычество, владычество властелина надо всем остальным. Насилие над тем, кто обладает низшим статусом, есть норма поведения, и вот, что важно, смотрите-ка, наслаждение ни в коем случае не должно было разделяться с объектом наслаждения, лишь тогда оно является добродетелью. Таким манером выходит, что порядочный человек — это всякий сексуально активный и абсолютно не сентиментальный мужчина. Любое наслаждение, доставленное другому, считалось рабской услугой и говорило о недостаточной мужественности, а иными словами, о бессилии. Отсюда мы имеем безжалостные наказания за проступки, которые нам кажутся незначительными, а в том обществе являлись преступлениями. С точки зрения римлян, изнасилованная девушка чиста, зато изнасилованная матрона заслуживала смерти».

Выслушав сие, Лебедько подуспокоился насчёт того, что его, по-видимому, не собираются склонять, так сказать, к содомии. Расслабившись, он даже стал проявлять интерес к теме: «Позвольте, как же обстояло в Риме дело с таким понятием, как любовь в возвышенном смысле этого слова?», - «А вот вам метафора», - сразу нашёлся хозяин, войдя в поток вдохновения, пуще прежнего: «Это Эней, несущий на плечах своего отца Анхиза. И вот, что важно, этот образ символизирует отнюдь не чувство сыновней любви, как это ошибочно толковали многие латинисты, это римское понятие «высшей связи». Оно было обязательной нормой поведения, ведущей своё начало от погребальных церемоний. Это необходимый груз на сыновних плечах. Это не взаимное, но одностороннее чувство, идущее только от сына к отцу. Как ни странно, в основополагающем мифе почитается не Венера — мать Эрота и Приапа, а позже — Энея, покровительница Рима и генеалогическая прародительница цезарей — напротив, здесь воспевается связь, идущая от сына к отцу. Эней выказывает высшее благочестие, неся на своих плечах супруга Венеры - Анхиза. Сыновнее отношение избавлено от взаимности в той же мере, в какой от неё должно быть избавлено сексуальное отношение римлянина к своему партнёру. Любовь — это неразрывная обязательная связь, что идёт от младшего к старшему. Это исключительно сыновняя любовь, которая привязывает сумерки к заре, плод к семени, взгляд — к фаллосу. И она же породила те связи клиентов с патроном, крестника с крёстным, которые затем вылились в братство священников с одной стороны, в мафиозные кланы — с другой».