Живые души, или похождения Лебедько

Найдётся, вероятно, среди прочих и такой читатель, напитанный современным свободолюбивым духом, коему толкование Малкина придётся, положительно, по нутру, ибо, помимо прочего, оно ещё и взрывает все и всяческие догмы, довлеющие над сознанием людей. С трепетным замиранием дыхания относится автор к такому читателю, боясь неосторожной фразой потревожить его нарождающееся свободомыслие. С таким именно читателем автору далее по пути. Что же касаемо читателей первого типа, то и к ним автор питает должное уважение, понимая, что их мировоззрение складывалось не на пустом месте, а вырабатывалось путём столкновения с так называемой «согласованной реальностью», которую мы самою чуть раньше договорились считать ничем иным как воплощённой суггестией, материализовавшейся в угоду так называемым сильным мира сего (хотя вместо понятия «сильный» уместнее было бы поставить «хитрый» и «коварный») для управления народными массами. У свободомыслия не хватает ещё силы, для того, чтобы разомкнуть порочный круг окружающей нас лжи и фальсификаций, и именно поэтому автор берёт на себя смелость рекомендовать даже читателям первого типа несколько абстрагироваться от своих привычных моральных оценок, дабы набраться сил и мужества, чтобы, несмотря ни на что, дочитать эту повесть до конца, венчающего дело.

Воротимся же к нашему герою, который окончательно взял себя в руки, вкусно пообедал в мексиканском ресторанчике в Сокольниках и для пущего поднятия настроения употребил пару бокалов хорошего испанского вина. Взявши себе за труд с разных сторон рассмотреть толкование утреннего сна, приведённое Малкиным, Лебедько всё более и более склонялся к тому, что оно являет собою пример, с одной стороны, убедительности, а с другой, высшей степени свободы от любых рамок, сковывающих сознание. На какой-то краткий миг ему даже польстило почувствовать в себе потенциал и мощь пахана, в коем отыскались силы, достаточные для организации того, что про себя он назвал «бессознательным Москвы и Петербурга». В том именно смысле, что как индивидуальное бессознательное организует все сложнейшие мотивы человеческого поведения и, при внимательном рассмотрении, может явить собой зрелище также отнюдь не белое и пушистое с точки зрения консервативной морали, так и у целых регионов существует некое подобие человеческого бессознательного, воплощающееся в таких вот фигурах «серых кардиналов», по сути, и определяющих магистральное развитие территорий, как это ни парадоксально во всех его явленных проявлениях, будь то культура, наука, администрирование. В этом случае, аналогом сознания являются уже официальные административные лица и учреждения, будь то мэр, губернатор, Дума, а также блуждающая периферия между таким вот «сознанием» и «бессознательным» - электорат.

К семнадцати часам, отутюженный и накрахмаленный, Владислав Евгеньевич появился в Югорском переулке и бодрым шагом двинулся к дому Муромцева. Двери ему отворил сам Юрий Васильевич. Изобразив на лице своём благосклонность и отеческую заботу, он повёл нашего героя через пустые, в этот день, залы к своему кабинету, велев подождать там, покуда не прибудет «Человек с Востока». На время ожидания Лебедьку в кабинет был принесён большой чайник вкуснейшего чая, сопровождённый, вдобавок, ещё и двумя кусками шоколадного торта «Прага», так что те пятнадцать минут, пока длилось ожидание, наш герой провёл весьма нескучно. Наконец, когда с тортом и чаем было покончено, массивная дверь кабинета отворилась вновь, и перед очи Лебедька предстало лицо, крайне ему знакомое по многочисленным видеозаписям, фотографиям в газетах и Интернет-изданиях. «Человеком с Востока» явился никто иной, как Камиль Алиевич Джафаров, известнейший в своём роде религиозный философ и общественный деятель современной России.

Джафаров приобрёл себе значительную известность и славу в кругах российской интеллигенции и разного рода духовных искателей ещё в начале 70-х годов 20-го века книгой, которая распространялась в Самиздате - «Ориентация — Ничто». Даже среди первых заводил Югорского переулка Камиль Алиевич был фигурой культовой и исключительной. В 70-80-х годах права встретиться с ним и побеседовать надо было добиваться, и отнюдь не всякий искатель истины допускался пред его светлы очи. А с конца 90-х годов он стал уже признанным авторитетом, определяющим российскую ментальность и духовность.

Перед Лебедько стоял невысокий коренастый лысый мужчина лет шестидесяти пяти с небольшой седой бородкой. Держался он весьма раскрепощённо и бодро. Владислав Евгеньевич даже несколько оробел в миг рукопожатия. Муромцев, который был, пожалуй, на голову выше обоих гостей, наблюдая за выражением лица Лебедька, улыбнулся: «Я так понимаю, что в представлении друг другу вы не нуждаетесь!»