Живые души, или похождения Лебедько

«Безусловно, я в свою очередь давно уже слежу за работами Владислава Евгеньевича, в которых нет-нет, да и мелькнёт сколько-нибудь занимательная мысль. Так что будем без церемоний», - Джафаров явил в этом предложении сразу несколько оттенков, среди которых читалось и дружеское расположение, и готовность открыть нашему герою новую дозу причитающейся ему информации и, в то же время, немалая доля иронии. Муромцев удалился, оставив собеседников наедине и пообещав ничем их не тревожить.

Камиль Алиевич, в коем с первых же минут угадывалась наклонность к комфорту и удобствам, расположился в кресле-качалке, стоявшем подле камина. Лебедько же был принужден сесть напротив и разместился на массивном старинном диване. Диван был столь велик, что откинуться на его спинку и при этом не оторвать ног от пола представлялось решительно невозможным, поэтому пришлось остаться в некотором напряжении, сохранив прямую осанку.

Джафаров начал без долгих предисловий: «Мне известно, что вас в полной мере подготовили к тем сведеньям, которые я намерен нынче же изложить. Изъясняться я буду кратко, можно сказать, даже конспективно. Так что вооружитесь, уважаемый Владислав Евгеньевич, вниманием и известного рода настойчивостью... Итак, что мы имеем на данный момент? Невооружённым взглядом видно, что в наше время происходит стремительный процесс капсулирования индивидов и преобладание частных интересов над общими. Эти процессы захватили и такие общественные институты как культуру, науку, и, в том числе, психологию и эзотеризм. Подавляющее большинство индивидов неуклонно стремится к неприкосновенности гарантированного бытия и личной безопасности, а также прочим личным благам, прежде всего утилитарным, типа карьеры, стабильности, денег, здоровья и прочее».

То, о чём вещал Камиль Алиевич, казалось понятным и даже в некоторой степени банальным. Лебедько же ждал от него чего-нибудь эдакого, потому как слышал, что Человек с Востока был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь. Сейчас же он выражался буднично и излагал какие-то прописные истины, а посему физиономия путешественника приобрела непроизвольно скучающий вид, что не уклонилось от пристального взгляда Джафарова. Однако, комментировать сие последний не стал, а заместо этого попросту продолжал: «Мои предшественники уже формировали вам тезис фундаментальной зависимости человека от так называемой Системы, или, ежели хотите, называйте её Матрицей. Однако, заглянув в суть вопроса, мы обнаружим, что зависимость эта держится посредством множества так называемых «вторичных выгод». Кстати, одной из таких выгод является разновидность «стокгольмского синдрома».

Здесь Лебедько перебил собеседника: «Вы имеете в виду случаи, когда жертвы начинали испытывать симпатию, например, к террористам, их захватившим, и даже переходили на их сторону, пытаясь защитить террористов от полиции?», - «Совершенно верно, только в нашем случае мы имеем дело не с кучкой террористов, а с целым репрессивным аппаратом, называющимся властью. Огромная часть населения согласна с тем насилием, которое производит над ним власть, и даже требует ужесточения её карательных и подавляющих действий. Но, как бы там ни было, я покажу вам, что зависимость от системы держится, в конечном счёте, на представлении субъекта о самом себе, а точнее, на представлении о существовании некоего Я, являющегося центром не только личности, но и всего человеческого существа. Именно за это Я индивид держится крепче всего, именно его он и боится потерять. Я же покажу вам как дважды два, что это самое Я, во-первых, ни в коей мере не является центром чего-либо, а, во-вторых, оно и вовсе иллюзорно. Так вот, простое, но очень ясное понимание этого факта необходимо и достаточно для прекращения симбиотических игр с Системой, выхода из неё и обретения подлинной человеческой свободы».

«Позвольте полюбопытствовать, какой смысл вы вкладываете в само слово Я?», - «Охотно! Речь идёт не просто о давно известном феномене множественности личности, состоящей из многочисленных субличностей, а о том самом фундаментальном и неделимом Я, которое можно назвать ещё нерефлексируемым субъектом рефлексии, то есть о не имеющим качеств «наблюдателе», о том, что нам кажется неким центром себя, некой неделимой единой константой, неподдающейся, тем не менее, сколько-нибудь удачному определению».