Живые души, или похождения Лебедько

Гость на какую-то долю секунды вдруг ярко и образно увидел густую паутину, раскинутую по всему миру чудовищами — социально-политическими структурами. В паутине этой судорожно билось огромное количество разного рода люда, практически всё население Земли, и было даже ясное понимание, что вынь их из этой паутины, так у них никакого смысла к дальнейшей жизни и не останется. Сие видение сподвигло нашего героя на следующий вопрос: «Но ведь есть и такие проблемы, которые, возможно, не работают на подобные структуры? Поиски смысла жизни, предназначения, просветления,  наконец...». Хозяйка горестно пожала плечами: «Как же? Что же вы списываете со счетов такую, между прочим, экономическую структуру, входящую именно в наше время в самый свой размах, как институт разного рода духовного наставничества? Вы, наверное, и не представляете, какую сверхприбыль этот институт сейчас загребает».

«Эвона, как всё по-вашему выходит безнадёжно! И ведь странен человек тем, что огорчает его нерасположение тех, которых он не уважает и насчёт которых отзывается резко, понося подчас их суетность и даже безжалостность...», - глубокомысленно изрёк Владислав Евгеньевич, - «Но, рассуждая подобным образом, видите ли вы хоть какой-то выход из столь, казалось бы, безнадёжного положения, в котором мы все оказались?».

«Вижу, к тому и вела», - отозвалась Розова, - «Но, давайте-ка мы с вами выкушаем чайку, и для начала порассуждаем, откуда происходит это самое, как вы остроумно изволили выразиться, безнадёжное положение». Хозяйка направилась на кухню ставить чайник, оставив Лебедько в мыслях мрачных и непролазных, как тёмный лес. Здесь автору лестно будет отметить некую эволюцию чувств и помыслов своего героя, который в данный момент настолько обеспокоился вопросами общечеловеческими, что позабыл даже о своей личной меркантильной цели, приведшей его в дом Вероники Павловны. Отрадно и то, что в видении, где ему открылась громадная паутина, раскинутая по всему миру многоликим уродом, имя которому Капитал, среди миллиардов других людей, барахтающихся в её сетях, Владислав Евгеньевич узрел и себя самого. Среди прочих чувств, охвативших его спустя несколько времени после этого видения, тоненькой струйкой просачивался также и стыд. Чувствовалось, что углубляясь в сие переживание и не устрашась войти в самую сердцевину стыда, стыда за то, что ты позволил себя кругом облапошить и ребячливо продолжаешь играться во все эти омерзительные игры — возможно выйти и к тому самому революционному взрыву Желания, о котором толковали и Закаулов, и Розова... Но, увы, не хватало ещё у нашего героя пороху, дабы свершить сей акт душевной работы: внимание его рассеивалось, ускользая от грозной глубины вопроса, то в созерцание обстановки комнаты и игру солнечных бликов на лакированных гранях  старенького, но весьма ухоженного фортепьяно, то, вдруг, перед внутренними взорами возникали ощерившиеся физиономии майора Михно и лейтенанта Михалыча, а то и вовсе начинал грезиться всякий уже совершенно посторонний вздор. Так что, когда хозяйка вошла в комнату с подносом, на котором громоздились чайник, чашки, сахарница и вазочки с вареньями и печеньями, гость успел возвернуть себя в привычное благодушное состояние.

Чай источал запахи мяты, а печенья оттеняли его терпкий вкус наличием лимонной начинки. Несколько времени сидели молча, как и при начале беседы. Вообще надобно сказать, что процедура принятия пищи в доме Вероники Павловны неким загадочным образом носила на себе напечатленье какой-то заметной особенности. Всякая деталь будь то вкус, запах или даже внешний вид столового прибора, всё это останавливало нашего героя и поражало. Хозяйка же сохраняла прежнюю приятность во всех своих манерах, деликатность и, видя, что приезжий столь увлёкся трапезой, что положительно не в состоянии воспринять философические речи, не тревожила его до той поры, пока не допита была третья чашка чаю, и не доедено решительно всё содержимое двух вазочек с вареньями и двух с печеньями. Наконец, путешественник опомнился и сообразил, что уже минут двадцать трескает, как говорится, в одну харю, и кинулся было вновь вопрошать хозяйку о трагической, и вместе с тем комической участи человеческого бытия и способах хоть как-то из всего этого фарса выбраться.