Живые люди

Так и вышло – Апполинария уехала, а Изумруд с недоверием вернулась в свою комнату, потом взяла бразды правления в свои не очень опытные руки, но надо же было как-то организовывать быт. Она хорошо умела делать плов – это была их постоянная еда. Пришлось уйти с работы. Стенькин тайно от Светочки платил ей зарплату, равную утраченной. Жить было трудно, но другой жизни у нее не было.

И вдруг телеграмма – умерла мать в Янгиюле.

Стенькин принес Изумруд телеграмму и встал перед ней на колени:

– Я куплю тебе билет, я дам немного денег на похороны, но, умоляю, возвращайся. Я без тебя не могу жить.

Изумруд не поверила:

– Стенькин, ты с ума сошел? Я же всем мешаю.

– Светочка тебя так любит. Мы не можем без тебя, поклянись памятью матери своей.

На эту напыщенную фразу Изумруд усмехнулась, догадываясь о практической подоплеке этого пафоса. Но дурак Стенькин уловил ее иронию и взмолился:

– Не бросай меня, я с ума сойду. Я иногда вспоминаю, как хорошо мы жили, даже не сплю, честное слово, и как на курорт ездили, и как телевизор цветной купили… Отмечаться ходили по очереди.

И заплакал.

Изумруд потрясла его немного за пиджак и сказала:

– Стенькин, але, ты спутал, это у меня мать умерла, это мне плакать положено.

Но Стенькин рыдал безутешно.

В соседней комнате плакала маленькая Светочка. На кухне утирала слезы старшая Светочка, она совершенно не высыпалась и хотела в кино. Отсморкавшись в полотенце, она влетела в комнату, где страдал ее муж, кинулась на шею Изумруд и завопила почти искренне:

– Миленькая, родненькая, дорогая, любимая, не бросай нас, мы все для тебя сделаем, хочешь пирожное? Или компот? А хочешь, мы тебе пальто купим, Стенькин, встань и пойди купи Изумруд пальто. А то она в таком ужасе ходит, в таком разве можно на похороны ехать?!

Изумруд от этого дурдома потеряла трезвость мысли – она вдруг поверила, что она действительно нужна этим придуркам.

В довершение Светочка притащила орущую дочь и протянула Изумруд:

– Вот, Светочка, видишь: тетя нас бросает, свою любимую племяшечку бросает, свою кровиночку. Обними тетеньку, поцелуй в щечку, скажи ей агу!

Несмышленыш тыкалась мокрыми губками в шею Изумруд, пытаясь пососать, в поисках молока и немножко всхлипывала, не находя.

И вдруг какая-то соленая вода потекла по щекам Изумруд, это были ее собственные слезы по бездарной, никому не нужной жизни.

Среди истерических воплей чужого ей семейства слезы были живительной влагой, освобождающей ее засохшую душу от бесконечной заскорузлой обиды на судьбу – ну уготовила же эта судьба такую дурацкую жизнь.

Обе Светочки лежали на ней, одинаково дергаясь в конвульсиях, а Стенькин целовал подол ее не совсем чистой юбки.

– Ладно, – сказала Изумруд, – тогда покупайте мне обратный билет.

– На какое число, – трезвым деловым голосом спросил Стенькин, прикидывая мысленно сумму вложения.

– Неделю дайте, – сказала Изумруд, нюхая головку малышки – она пахла воробышком, – больше не надо, там есть кому распоряжаться.

Светочка бросилась ее целовать, потом отстранилась, вытерла лицо тыльной стороной ладони и попросила в своем привычном капризном стиле:

– Только привези нам гранатиков, в них железа много, а мне гемоглобин поднимать надо. Бебичке молочка надо хорошенького, чтоб с железом. А еще сухофруктиков, а то они здесь дорогие ужас, а в них калий. И медику янгиюльского, он там натуральный, и… только приезжай, Зусенька, мы так тебя будем ждать, мы уже тебя ждем! Да?

Изумруд кивнула.

Ну и ладненько, ну и договорились.

* * *

Билетов, как обычно, не было, но Стенькину удалось замучить кассиршу, и она нашла ему то, что ему хотелось – как можно дешевле.

Изумруд равнодушно посмотрела на бумажки – обратный билет с пересадкой в Минске, но ей было все равно, возвращаться она не собиралась.

Рано утром, даже слишком рано, она вышла на улицу, огляделась, попрощалась со своим скорбным жилищем и налегке, с узелком, направилась к метро.

В Янгиюле было ужасно. Вся родня ополчилась на нее – богатая, небось, в Москве все богатые. А прикидывается, что денег нет. Да еще эта жара, забытая за многие годы. Дул обжигающий ветер. Щеки горели.

После похорон Изумруд неожиданно для себя захотела обратно. Она нашла помятый обратный билет и, так же незаметно и не прощаясь, двинулась в обратный путь. Даже такси взяла, устала от духоты. Окна в машине были открыты, и они с ветерком добрались до ташкентского аэропорта.

Место было удобное, у иллюминатора, в который она никогда не смотрела – боялась высоты. Но уважала уединение. Решила спать, но не получалось – в салоне хохотали какие-то молодые люди в одинаковых майках, похожие на спортсменов. У каждого на спине было слово «ПАХТАКОР».

– Что означает на узбекском это слово? – спросил кто-то неопределенным голосом за спиной Изумруд.

В ответ засмеялись и сказали:

– Это футбольная команда.

– Какое сегодня число? – спросил тот же бесполый голос.

– Одиннадцатое августа семьдесят девятого года, – прозвучал ответ.

– Не может быть, – не согласился бесполый.

– У нас завтра игра, уж мы-то знаем.