Живые люди

Благословенное писательское место – Внуково. Лощину на месте некогда живой старинной речки Ликовы все зовут просто овраг. С двух бывших берегов доносятся девчоночьи голоса: «Га-а-брилович!.. Кушни-ирович!» Это Маша, дочь Майи Булгаковой, и Ксюша – моя дочь. Они из одной детсадовской группы и вдруг оказались соседями. Габриловичи сняли дачу у Минца, а мы просто здесь живем.

Леша приводит свою Машу к нам. У нас нет ни заборов, ни ворот, и наш овраг – самое красивое место в мире, так утверждает Сергей Образцов, который тоже сосед.

Маша, Ксюша, помните ли вы это или нет? Это было пятьдесят пять лет назад.

Леша говорит, что Евгений Иосифович очень доволен дачей, ему хорошо пишется. Еще бы, во Внуково всем хорошо пишется.

А вот Лешина мама не любит дачи вообще, много лет назад на даче утонул ее сын Юрочка, подростком.

Леша рассказывает. Мы почтительно молчим. Девчонки играют.

Гремит перестройка. Можно все. Какое раздолье для творческих людей! Алексей Габрилович со своим другом Александром Марьямовым снимает целую серию фильмов-ностальгий: «Футбол нашего детства», «Кино нашего детства», «Дворы нашего детства». Саша, мой собрат по сценарным курсам, шутит: «Мы обеспечены темами до конца жизни, что ни назови – имеет отношение к нашему детству».

А жизни-то у Алексея осталось немного. Он переживет отца на два года. А Сашка Марьямов, дай ему Бог здоровья и сил, живет и со своим и Лешиным другом Александром Нилиным часто вспоминает прошлые годы и отмечает годовщины. И все в той же самой кепочке, как и сто лет назад. Не меняется.

* * *

Этот фильм Алексея Габриловича – самый сильный и самый главный, и всегда актуальный. А уж он за него получил со всех сторон всего самого разного. Фильм называется «Мой друг стукач».

Отец и сын сели к телевизору смотреть Лешин фильм, название сразу насторожило.

«Ну-ну, – подумал отец, – начинается».

«Зачем, – подумал сын, – зачем ему это смотреть. Ко всем моим детствам он всегда относился хорошо. А что теперь скажет?»

Сложный был момент. Тяжелый.

Фильм короткий и очень страшный. Что делает с человеком власть – тупая, бесчеловечная, фальшивая, равнодушная ко всему, кроме себя самой.

После фильма разошлись молча.

Долго не спалось – сын думал, что время вроде подходящее, дышать легче, мыслить. А жить не хочется.

Отец думал: «Что сказала бы Нина? Да ничего не сказала бы. Не любила она такие неловкие моменты жизни, когда вроде все правда, а на душе камень».

Свою повесть он написал о ней, вроде объективно и честно. И Павел Финн хорошо сделал сценарий. И фильм Авербах снял интересно – польскую актрису взял на роль его Зиночки – Шикульску. И правильно – у Нины польские корни.

А все же чего-то не хватает. Тайны. И вдруг парадоксальная мысль – да я же на нее наклепал, что Филиппка она не любила. Нет, именно любила. Но по-другому, сейчас говорят «по-своему». Похоже, что в этом сюжете я ее обвинил, а это неправильно. Это совсем неправильно.

Захотелось сразу писать. Вставил бумагу, провернул ее на исходное положение и задумался. А вообще – что такое любить?

Немедленно захотелось сладкого. Как не любить сладкое, если вокруг одни беды. Нашел начатую плитку шоколада «Гвардейский».

Стоял, жевал, думал.

«Надо, наверное, в Матвеевское. Привычно быть среди своих сверстников».

А сверстников-то уже не оставалось. Он был долгожитель. Постепенно умолкали голоса прошлого. Отмирали привычки – даже слушать «Голос Америки» стало неинтересно. Политика вышла на улицы, и там кипели страсти посильнее придуманных.

Открыл шкаф достать куртку – прогуляться, подышать.

И вдруг такой сильный запах: Нина – ее нет больше двадцати лет. Прижался к ее пальто. Меховой воротник хранил слабый запах Нины.

А ведь до сих пор все в доме оставалось на своих местах, как было при ней. Не дал изменить, передвинуть, переставить. А ведь если переедет в Матвеевское, рухнет все, весь мир, обжитый, построенный ее руками, придуманный ею до мельчайших подробностей. Ее музей, который никому не нужен.

Вспомнил один хороший американский фильм. Он назывался «Вам этого с собой не унести». Какая верная мысль. Не держись за прошлое.

Там, в Матвеевском, будет привычное рабочее расписание. Там по ночам не побегаешь – вокруг бараки, киоски и пустоши. А в комнате стол, пишущая машинка и стопка бумаги.

А главное, главное – еще не все написано.

Ведь и правда – может, Филиппка она любила. Недаром он всегда любил хорошие концы. Даже в «Коммунисте», даже в «Огне брода нет», даже в «Монологе» он всегда давал надежду.

И вот сейчас, когда век его катится к закату, вдруг захотелось завершить другой фразой: «Но Филиппка она любила. И он ее».

Молитва к Троеручице