Живые люди

– Ларис, ты не можешь себе представить, как много возникает общих тем. Девчонки-близнецы, Лиза и Варя. Им годик, но они так быстро растут, правда, Максимка?

– А тогда перед целиной они тоже ждали… Помнишь, Ире еще плохо стало?

– Плохо стало, плохо кончилось. Но ничего, зато сейчас все в порядке.

Ларисе захотелось переменить тему разговора.

– Жаркое лето, мы собираемся в отпуск к моим старикам. А почему вы в Москве?

– В Индии еще жарче, – захохотала Берта.

Лариса ее не узнавала. Вместо колючей, вечно обиженной на весь свет Берты она видела счастливую веселую женщину, может, даже слишком веселую. И сказала наперекор:

– У Артура мать умерла, хорошо, что мы были здесь. Он успел попрощаться.

– Да, прощаемся мы теперь чаще, чем здороваемся. У Лешки оба ушли – один за другим.

– Квартира теперь ваша? – Ларису всегда волновала эта тема.

Но Берта уклончиво ответила:

– И наша, и не наша. Это сложно. Ничего, мы еще живы, да, Максимка?

Она бросилась целовать своего мальчика, тот отворачивался, и было странно видеть этот приступ материнской любви у всегда сдержанной Берты. Максимка вырвался и отбежал к прилавку с конфетами.

Лариса проводила его глазами и тихо спросила:

– Вы взяли мальчика?

– Я взяла, – с вызовом ответила Берта. – Лешка его не принял, хотя документы подписал. Теперь он живет в родительской, а мы остались в нашей. Ничего, прорвемся!

– Мамаша, – раздался резкий голос из торгового зала, – вы уж следите за своим ребенком, он конфеты ест прямо с прилавка!

Берта бросилась улаживать конфликт, вытирать замурзанное шоколадом личико, целовать это личико.

Лариса ушла из гастронома.

* * *

Ярополк сильно сдал. Даже мундир свой не нацепил для встречи. Сидел под абрикосом в линялой синей майке с транзистором, подарком младшей дочери, между прочим, – футбол слушать. Мама Лиза держалась, она была покрепче. Оля ушла в поход с друзьями, но скоро должна вернуться.

Все еще певуче звучат их голоса, все еще плодоносит маленький сад, а вот внуков, похоже, не дождаться.

Артур сразу ушел к морю. Он любил море, он скучал без моря. Балатон был всего лишь озером, а тут – безбрежность.

Мама Лиза отвела дочь в дом и прямо спросила:

– В чем дело?

– Какие наши годы, – завела Лариса.

– А какие мои годы, а какие отцовские годы, вы подумали?

– Мама, не будет у нас детей, уже точно. Я это уже отплакала.

Мама Лиза замерла и не знала, что сказать. Если отплакала – значит, серьезно.

Во дворе вдруг появился Артур и бросился к Ярополку, забрал у него транзисторный приемник и стал искать иностранную волну.

– Э-э-э, – заворчал тесть, – Алик, что ты делаешь?

Артур быстро нашел «Голос Америки». Ярополк сплюнул и зажал уши. Мама Лиза и Лариса выглянули из окна:

– Что случилось?

– Наши танки вошли в Прагу.

– И правильно сделали, – прокомментировал Ярополк, – мне этот ваш Дубчек никогда не нравился. А «социализм с человеческим лицом» – это надо же так назвать, а какой, по-вашему, бывает социализм? С волчьим, что ли, с медвежьим?

Артур махнул ему рукой – тише вы! И продолжал слушать. Второй раз на его памяти советские танки вторглись на территорию другой страны. Прибалтику он не помнил – был маленьким. Он не знал, как надо реагировать. Продолжал слушать враждебные голоса.

Лариса и Лиза включили радио на кухне: там было все понятно и правильно – во избежание раскола социалистического лагеря были предприняты меры – никто никого убивать не собирался. Просто поставили точки над «и». Пусть немного задумаются, кто великая держава, а кто просто страна народной демократии.

– А я так чехов любила, у нас в санатории отдыхали: мягкие, веселые, язык вроде чуть-чуть наш, не венгерский. А теперь кто они? Предатели?

Мама Лиза была всегда твердой. Так и дочерей воспитала.

Лариса всегда оправдывала все, что исходило от руководства страны. Там были специально поставленные люди для принятия решений. Это нелегко делается. Умные люди там наверху, пусть головы ломают. Наверное, спорили, взвешивали, советовались и решили. Нельзя же допускать.

– Мне в Москву надо, – сказал Артур, – если такая заварушка, надо быть на месте.

* * *

Из Москвы он сразу же выехал в Прагу. Опять наступаем на грабли. Ведь был уже пятьдесят шестой год, сколько крови, какие драмы, страшный ущерб для репутации нашей страны. И вот опять!

Чехи были возмущены, но многие прислушались к обращению правительства и не оказали сопротивления – ушли и не выходили на улицу. Советские танки тупо елозили своими гусеницами по роскошной брусчатке старого города, и не у кого было спросить дорогу.

Но все же нашлись смельчаки – самосожжение Яна Палаха спасло репутацию чехов, и тысячи молодых ребят были готовы ринуться в бой. Еще чуть-чуть, и полилась бы кровь.

И опять Людвигу Свободе удалось найти слова. Он отдал должное поступку Палаха и обещал сохранить память об этом герое. И стоит на Вацлавской площади памятник, кладут к нему цветы. А человека нет и не будет. Все, кто хотели уехать, не имели отказа. И спустя годы было кому вернуться к себе домой. Страна сохранила главное – свой народ.

* * *