Десантники различают стоящие поодаль «морские охотники», прижавшиеся к пристани «каэмки», множество шлюпок, на которых им предстоит сделать переход.
Моряки снимают с плеч винтовки, приклады глухо стучат о деревянный настил.
— На посадку становись!
Радисты — с переносными радиостанциями. У нескольких моряков под теплым сукном бушлата почтовые голуби, у других — ракетницы.
Балтийцы глядят на противоположный, в тьме и мятущихся сполохах ракет, занятый врагом берег.
Посадка продолжается. Она идет в полной тишине. Лишь изредка, ударившись о гранату или винтовку, звякнет фляга на ремне.
Матросы уже на шлюпках и катерах. Винтовки зажаты между нот. Гудят моторы «каэмок». Они будут буксировать шестивесельные шлюпки с десантниками.
Последними на разные катера садятся командир и комиссар десанта.
В это время откуда-то из темноты, с высокого пирса, донеслось:
— Ребята, помните, вы из Кронштадта! Победы вам!
Это был голос одного из краснофлотских воспитателей — мичмана Алексея Петровича Борзова. Ох как хотелось ему отправиться в бой со своими учениками! Но командование не дало «добро».
До последней минуты Алексей Петрович ждал, надеялся. А теперь, когда наступила минута прощания, напутствовал их кронштадтским приветом.
— Победа! — донеслось к нему с уходящих катеров.
И вот уже катера и шлюпки слились с темнотой, взяв курс на Петергоф. Смолкли голоса моторов, успокоились расходившиеся волны, опустел причал.
Катера то клевали носом, то словно взбирались на волну, натужно шумя моторами.
Андрей Трофимович Ворожилов шел на катере, которым командовал старшина Константин Рыков. Полковник был весел, шутил с бойцами. Советовал десантникам запасаться патронами:
— В противогазные сумки кладите, в карманы, за пазуху. Помните, это наш хлеб.
Патронов было много. Они лежали россыпью в ящиках, на корме.
Андрей Трофимович зашел к командиру катера в рубку:
— Хорошо ведете катер, старшина! Небось Машинную школу кончали?
— Вашу, товарищ полковник.
Ворожилов, размышляя о чем-то своем, промолчал. В воображении его вставал петергофский берег, парк, где им предстояло высадиться. Зажатый между каменной стеной Александрии и Фабричной канавкой, круто всходящий к расположенному выше дворцу, этот плацдарм таил в себе угрозу.
Думал Ворожилов и о том, что они высаживаются без артиллерийской подготовки. «Пожалуй, так оно и лучше… Свалимся на немцев внезапно».
И ему вдруг отчетливо представилась ночь, когда он, молодой боец Красной Армии, шел на штурм Перекопа.
Он словно ощущал под ногами зыбкие солончаки, видел Сиваш, гиблое, гнилое место, где сбившегося с проторенного пути всадника вместе с конем затягивала мертвая соленая вода.
«И все-таки мы победили в этом штурме», — думал Ворожилов.
Под монотонный, ровный шум мотора полковник размышлял в эти минуты и об армейцах, бойцах стрелкового корпуса, с которыми морякам надо было вступить во взаимодействие.
Ворожилов знал о больших потерях 8-й армии, куда входил и этот корпус. Из последних сил бьются они на рубеже между Старым и Новым Петергофом, преграждая немцам путь на Ораниенбаум.
Ворожилову называли в штабе флота имя командира корпуса генерал-майора Михаила Павловича Духанова.
«Добрый солдат, славный боевой товарищ», — говорили в армии люди, знавшие его лично.
«Главное — пробиться нам и армейцам друг к другу, выбить фашистов из Петергофа!» Ворожилов твердо надеялся на это.
Швыряло шлюпки, соленые брызги били в лица десантников.
На заливе было холодно. Моряки тесно прижимались друг к другу. Хотелось курить, но строгий приказ Ворожилова: «На переходе ни огонька!» — свято выполнил каждый.