Живым приказано сражаться

— Ох, курить, братцы, хочется не по-божески. Неужели оба некурящие?

— Бессигарные мы. Сам бы покурил. Так что же с теми?…

— Продержались мы возле маслобойни, на развилке дорог, два часа. Ровно два. И смяли нас. Цепью поперли, так, что пулеметы захлебнулись. Однако мне повезло, меня еще до атаки снарядом похоронило, землей засыпало. Очухался только в колонне военнопленных. К счастью, конвоировали нас румыны. С винтовочками. Пока затвор, то да се… Словом, ночью человек десять сбежало. Врассыпную.

— Понятно. Остаетесь с нами?

— Зачем оставаться? — на удивление спокойно ответил Готванюк. — Что я здесь не видел? Домой пойду. Осмотрюсь, отлежусь. А там посмотрим.

— То есть, как это — домой?! — изумился Громов.

— Куда же мне еще? Я за Днестром уже человек пять встречал таких. У одного ночевал в доме. Вернулись — и ничего. Записали их в комендатуре, на работу определили. У них там новый порядок.

— Но вы же солдат, Готванюк! — взорвался Громов. — Что значит «записали», «определили на работу»? Идет война! В вашем селе враги! В вашем селе, вашем доме.

— Так что, она первая на этой земле идет, что ли? Или, может, это я ее проиграл, эту войну, а, лейтенант?! Мой дед в Первую мировую с трехлинейкой воевал. И я — с той же трехлинейкой. Но в Первую он танка в глаза не видел. А сейчас они десятками прут. Чем их бить, если мне и гранаты завалящей никто в руки не сунул? О чем же вы думали, господа-товарищи офицеры? Неужели действительно не знали, какая у немца армия, сколько у него танков, самолетов, какие автоматы? Ведь мы же вооружены — что румын, что я. Но за спиной у румына — немцы. И самолеты с воздуха. А много ты видел наших самолетов? Что, «Красная армия всех сильней»? Что пели, в то и верили?

— Что мы пели и до чего допелись — с этим будем разбираться после войны. А пока что вы — солдат. Вы живы. И идет война. Что здесь непонятного?

— Ладно, Беркут, — тронул его за плечо Крамарчук. — Что ты ему объяснишь сейчас?

— Так ведь объяснять нужно не мне одному. Увидишь, сколько нас будет по деревням. К зиме полармии разбежится и попрячется от Днестра до Урала, — бормотал Готванюк, поспешно натягивая на себя еще не просушенные кальсоны. — Думаешь, если силой оставишь, я тебе много навоюю?

«А почему он не боится, что я расстреляю его? — молча смотрел на Готванюка Громов. — Почему он даже не предполагает, что могу пристрелить его как дезертира? И что я сделаю это. Сейчас же!»

Громов рванул кобуру и уже пытался выхватить пистолет, но именно в эту минуту, уловив его настроение, Готванюк перепрыгнул через костер и в чем есть, босиком, метнулся в заросли ельника.

— Все, комендант, хватит, — подхватился вслед за ним Крамарчук. — Давай еще начнем стрелять друг в друга, на радость фашисту. Эй, ты! — крикнул он в темноту, подхватив сапоги и гимнастерку Готванюка. — Возьми свое барахло! Да верни гимнастерку! И чтоб духу твоего!…

— Давай их сюда! — откликнулся откуда-то из другого конца ельника Готванюк. — А то этот твой лейтенант… Что, у них, у таких, как он, есть хоть капля жалости? Понимания человеческого? А ты повоюй, лейтенант, повоюй! — услышал Громов через несколько минут. Готванюк кричал это уже из лесу. — Увидим, долго ли навоюешься!

— Будь спокоен, — буднично так ответил ему Крамарчук. — Этот как раз будет воевать! Оставляй мою гимнастерку и сматывайся. Только форму сними. Не позорь!

26

Когда часы Громова показали половину четвертого, он разбудил Марию, и они сразу же тронулись в путь. Крамарчук должен был ждать его возвращения в этом ельнике. Или в каньоне, благодаря которому выбрались из карстовых пещер. Там безопаснее.

Вообще-то сержант хотел идти вместе с ними, но лейтенант отговорил его от этой прогулки:

— Отдыхай. Исследуй все поблизости. Присмотрись к деревне, что по ту сторону дороги. И запасайся оружием. Ты же понимаешь, что трое — слишком заметная группа. К вечеру постараюсь вернуться.

— Да уж, надеюсь, не сбежишь, как от злой тещи, — проворчал вслед им Крамарчук. И Громову показалось, что сержант по-настоящему завидует ему. А может, и ревнует.

«Впрочем, — подумал он, — на месте Крамарчука я бы тоже завидовал и ревновал. Наши отношения с Марией для него не секрет».

Лес встретил их настороженно и молчаливо. И потому углубляться в него не хотелось.

— Нам надо выйти к небольшому озерцу, — объяснила Кристич, шедшая первой и чувствовавшая себя проводником. — Оттуда свернем к лесной сторожке. В двух километрах от нее стоят фермы. Это уже село.

— Если только удастся найти озеро. Теперь вся надежда на тебя, Иван Сусанин в юбке.

Мария рассмеялась. Весело и беззаботно.

Войны не было. Они всего лишь заблудились в лесу. Громов несколько раз пытался обнять Марию, но девушка каждый раз уходила от объятий. Однако дело даже не в том, что она не позволяла обнимать себя. Андрей вдруг почувствовал, что изменилось само отношение к нему. Он помнил, какой ласковой и загадочной показалась ему Мария тогда, ночью, в скоротечные минуты пробуждения. А сейчас… Ну что ж, по крайней мере, теперь он будет знать, какой она бывает в минуты пробуждения.