Жизнь адмирала Нахимова

– Помню, и у меня для этой цели в штабе мичман с "Чесмы". А батальоны работают с оружием. Кирку в сторону, ружьё на руку, пали и коли, действуй по-суворовски, лучшая оборона – контратака.

Они оба смеются.

– Так я подожду дела у вас, – решает Павел Степанович.

Но ожидание оказывается напрасным. Только пластуны ведут вместе с охотниками из моряков редкую перестрелку. Бой за новые редуты вспыхивает в следующую ночь. Французам удаётся подойти незамеченными к пластунским секретам. Они достигают мелкого рва, цепляются за туры, но тут волынцы и селенгинцы начинают стрелять в упор, берут наступающих в штыки и гонят в Георгиевскую балку. Фальшфейеры своевременно вызывают боевую тревогу в отряде Бутакова, и артиллерия пароходов косит густые ряды отступающих. Катится по Севастополю радостная весть: побили его, наступаем.

– Теперь, – рассказывает Ползиков, – можем спокойно заканчивать работы по плану, выносить оборону вперёд от Малаховой башни. Вот этот чертёжик я вручу сегодня командиру Камчатского полка.

Павел Степанович внимательно рассматривает бумагу, на которой показан знаменитый в недалёком будущем редут. Новое укрепление не замыкается валом и рвом с тыла, как другие редуты. Три фаса его соединены тупыми углами, оттого оно и носит особое название – люнет[96].

Как опытный артиллерист, Нахимов отчётливо представляет себе люнет на местности. Вот расставлены на нём десять пушек и держат под огнём местность между Доковым оврагом и Киленбалкою, позволяют обстреливать подступы французов за Киленбалкою, а с другого фланга наносить удары англичанам, расположенным против 3-го бастиона.

– Орешек вредный получится для господ неприятелей. Крупнейшее препятствие на пути к Малахову кургану. – Павел Степанович довольно улыбается. – И потому назовём его – в честь Камчатского полка и неприступной окраины нашей Камчатки…

– Знаете, Владимир Иванович, я непременно привезу на Малахов нового главнокомандующего, чтобы он оценил значение этого пункта нашей обороны. Тут ключ к Севастополю. Был другой ключ – Четвёртый бастион, но успех нашей минной войны, – поворачивается он к подошедшему Тотлебену, – считаю, этот ключ у союзников решительно отнял.

– Князь Михаил Дмитриевич почти слеп, – говорит о Горчакове Тотлебен, и, скажу вам прямо, имеет лишь два достоинства: лично храбр и заботлив в вопросах снабжения. В остальном же не лучше князя Меншикова.

– Ну, сделаем сами что сможем. Истомин тут с Малахова повседневно приглядит…

Павел Степанович очень надеялся на Владимира Ивановича, но ещё шли земляные работы на Камчатке под обстрелом и в рукопашных боях с французами, а Малахов курган уже лишился своего неутомимого и доблестного начальника.

Это случилось вскоре после глубоко огорчившей Нахимова смерти младшего Бутакова…

Возвратясь в начале марта с похорон младшего Бутакова, адмирал хмуро поясняет адъютанту:

– Этого-с нельзя больше допускать. Составьте, Феофан, приказ. В общей части упомянем, что Севастополь обороняется шесть месяцев и средства наши утроились. Севастополь мы не сдадим. Однако для полного торжества надо беречь силы. Вмените в обязанность начальникам, чтобы при открытии огня с неприятельских батарей не было людей на открытых местах, а прислугу у орудий ограничили крайне необходимым числом. Всем свободным офицерам тоже находиться в блиндажах. И, наконец, повторите запрещение частой пальбы.

– Хорошо – так? – спрашивает через некоторое время Острено, заглядывая через плечо адмирала в исписанный лист.

– Не очень, не очень. И правосудие божье и поручение государя, а главное забыли: о существе сбережения сил. Приказы надо писать пореже-с, но так, чтобы они доходили до сознания. А это всё и в присяге есть. Дайте-ка мне перо. Вот-с тут мы и вставим перед последним пунктом. – Он пишет: "Прошу внушить офицерам и рядовым, что жизнь каждого из них принадлежит отечеству и что не удальство, а только истинная храбрость приносит пользу и честь умеющему в своих поступках отличать сию храбрость от удальства".

– Так, Феофан? – спрашивает он у Острено.

– Так-то так, но разве вы без чести, Павел Степанович?

– Это почему-с?

– Сами знаете-с. Всё время искушаете неприятеля, появляясь в открытых местах в вашем чёрном сюртуке с адмиральскими эполетами.

– Нет-с, не без чести. У меня такая обязанность. Генералов Хрулёва или Хрущева, скажем, убьют, некому их войска вести. Истомин на бастионе хозяйничает. А я без места, я везде и нигде. Офицеры и солдаты скажут: "На час приехал, и то боялся неприятелю показаться". И разные глупые мысли о чрезмерном самосохранении возникнут. Моё дело единственное – внушать личным примером бодрость. Вот-с у Владимира Ивановича, действительно, неосторожное презрение к смерти. Уж будто без его надзора лопаты земли нельзя выбросить на Малаховом.

– Адмирал Истомин шутит, что давно выписал себя в расход и живёт на счёт французов и англичан, – припоминает Острено.