Жизнь адмирала Нахимова

Адъютанты Павла Степановича, молодые люди разных темпераментов и взглядов, и много переживший Шкот единодушны в сообщениях адмиралу о необыкновенном восторге всех черноморцев по случаю царского указа.

– И армейцы гордятся, что вы, Павел Степанович, получили высокий чин. Говорят, за ваши заслуги любой награды мало.

Павел Степанович косится на восхитительно молодого, оживлённого Ухтомского, которого про себя называет прудонистом.

– По мне бы, лучше наградили десятью тысячами пудов пороху не в зачёт запасам, да вместо рогожек снабдили бы овчинами и шинелями нижних чинов.

Павел Степанович весь следующий день с досадою выслушивает многочисленные поздравления. В душе складываются горькие слова, но он их не произносит. Видит, что его заявление о ненужности адмиралов утопленному флоту жестоко уязвит защитников Севастополя и удручающе подействует на них. Поэтому без возражений соглашается с предложением Платона Воеводского и Острено объявить приказ – ответ на радостные поздравления севастопольцев.

– Хорошо-с, напишите что-нибудь покороче, я подпишу. Покороче, прошу. Не терплю бесполезной писанины.

Адъютанты, скованные этим категорическим требованием, после долгих совещаний отвергли многие громкие начала и согласились на тексте, о котором можно сказать: поистине гора родила мышь.

Павел Степанович читал при свече после утомительного дня. Всё тело ныло от тряской верховой езды. Лихорадило от простуды и, в чём он ещё не признавался близким, мучила тошнота с лёгким головокружением.

– Вот хорошо, что немного написали, – сказал он и потянулся за гусиным пером. Склянка с чернилами была уже услужливо придвинута.

Однако он не подписал и, морщась, повторил текст приказа вслух: "По беспримерной милости монарха я высочайшим приказом 27 числа минувшего марта произведён в адмиралы. Благодарю господ адмиралов, капитанов, офицеров и экипажи за поздравление".

– А ведь не то, Платон, – сказал он со вздохом. Слишком очевидно было, что придётся самому стать автором приказа.

– Не то? – переспросил Воеводский.

Но Павел Степанович уже составил первую фразу и предварил ею адъютантский текст: "Геройская защита Севастополя, в которой семья моряков принимает славное участие, была поводом к производству моему…"

Это ещё не всё, не всё. Главное: ответить на чувства любви, объяснить их. Не царю, а им, боевым товарищам, он признателен за высокий чин…

Твёрдой рукой Павел Степанович нанизал внизу листка следующие строки: "Завидная участь иметь под своим начальством подчинённых, украшающих начальника своими доблестями, выпала на меня. Я надеюсь, что гг. адмиралы, офицеры, капитаны дозволят мне здесь выразить искренность моей признательности сознанием, что, геройски отстаивая драгоценный России Севастополь, они доставили мне милость незаслуженную.

Матросы! – размашисто выводит он с новой строки. – Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию. Мы сдружились давно,- я горжусь вами с детства. Отстоим Севастополь и…"

И что же? Бодрости-то нет. Раз заговорил о прошлом, надо сказать и о будущем. Что же? Что державы заставят нас отказаться от флота на Черном море и, верно, на десятки лет. Недавно один лейтенант пришёл, со слезами просил перевести в Балтику. Там-де строят канонерские паровые лодки, сражаются в море. Парень не был трусом. Он стосковался по воде. В нём моряк превысил прочие чувства. Тысячи подавляют тоску по морю в надежде на будущее… Так благородно – солгать, поселить в людях веру, хоть сам знает, что это не сбудется.

"И вы доставите мне случай носить флаг на грот-брам-стеньге с той же честью, с какой я носил его благодаря вам и под другими клотиками, приписывает Нахимов. – Убедите врагов, что на бастионах Севастополя мы не забыли морского дела, а только укрепили одушевление и дисциплину, всегда украшавшие черноморских моряков".

– Какой приказ! Слёзы подступают. Так говорили древние герои! воскликнул Ухтомский.

– Не обворовывайте главнокомандующего, – печально бросил адмирал.

Но Острено и Воеводский поняли, что этот приказ звучит как завещание. Платон, с трудом овладев собой и подражая Павлу Степановичу, процедил:

– Главное, кратко-с.

– Ах, пострел, словил меня! Ну, хватит прохлаждаться, утром проверять установку мортир на Кора-Сельной.

И при новых встречах князь Горчаков уверяет Павла Степановича, что готовится перейти в наступление, но в Петербург пишет по-французски: "Обстановка безрадостная, и тяжело думать, что я стал козлом отпущения за положение, не мной созданное. Я надеюсь на данное Вами слово быть ко мне справедливым, если обстоятельства будут продолжать ухудшаться".