Жизнь Аполлония Тианского

28. Когда пир был уже в разгаре, Иарх обратился к царю: «Давай, государь, выпьем за эллина!» — и указал на возлежащего рядом Аполлония, обозначая мановением руки, сколь тот благороден и божественен. «Я слыхал, — отвечал царь, — что и он, и прочие, оставшиеся в деревне, имеют отношение к Фраоту». — «Верно и правдиво было услышанное тобою, ибо Фраот и здесь оказывает ему гостеприимство». — «Чем же он занят?» — «Чем же, как не тем, что и сам Фраот?» — «Зря ты хвалишь гостя за занятия, кои даже Фраоту помешали сделаться благородным человеком», — возразил царь. «Суди благоразумнее и о философии, и о Фраоте, государь, — отвечал Иарх, — ибо пока был ты юнцом, такие твои речи извиняла молодость, но теперь, когда достиг ты зрелых лет, давай-ка воздержимся от безрассудства и легкомыслия!» Тут Аполлоний спросил через Иарха: «Что же приобрел ты, государь, отказавшись от любомудрия?» — «Всяческую доблесть, а также и то, что сделался я соприроден самому Солнцу»[103]. Желая обуздать его спесь, Аполлоний сказал: «Будь ты философом, ты бы о таком и не помышлял». — «Ну, а ты, милейший, коли уж ты философ, скажи, что ты думаешь о самом себе?» — спросил царь. «Я думаю, что, будучи предан философии, прослыву добрым человеком». — «Клянусь Солнцем, — воскликнул царь, простирая руку к небесам, — ты явился сюда насквозь профраоченным!» Сочтя это выражение удачной находкой, Аполлоний возразил: «Не напрасно было мое странствие, если я оказался насквозь профраоченным, — однако встреться ты нынче с Фраотом, ты сказал бы, что и он насквозь проаполлонен. Кстати, он хотел писать к тебе, ручаясь за меня, но так как он говорил, что ты — добрый человек, я попросил его не беспокоиться о послании, в рассуждении того, что к нему-то никто обо мне не писал».

29. Первоначальному сумасбродству царя тут же был положен предел, ибо, услыхав, что Фраот его похвалил, он оставил свои подозрения и смягчившимся голосом промолвил: «Добро пожаловать, дорогой гость». — «Здравствуй и ты, государь, — отвечал Аполлоний, — ибо кажется, что лишь сейчас ты действительно пришел». «Что привлекло тебя к нам?» — спросил царь. «Вот эти божественные мудрецы». — «А обо мне, гость, какая молва идет у эллинов?» — «Такая же как здесь об эллинах». — «Что до меня, то я не удостаиваю тратить речи на эллинов». — «Я им это передам, и они увенчают тебя в Олимпии».

а еще о том, что сказал божественный Иарх о числе (30)

30. Сказавши так, Аполлоний наклонился к Иарху и шепнул ему: «Пусть он напивается, но ты мне объясни, почему вы никак не приветствуете и не удостаиваете участия в общем застолье этих его спутников, ежели они, по вашим же словам, приходятся ему братом и сыном?» — «А потому, — отвечал Иарх, — что вероятно они когда-нибудь и сами будут царствовать, и надобно уничижением отучить их от чванства». Заметив, что мудрецов было числом восемьдесят, Аполлоний вновь спросил Иарха, чего ради соблюдают они именно таковое количество, добавив: «Восемьдесят — число не квадратное и не относится к достославным и почитаемым числам, вроде десяти, двенадцати, шестнадцати и так далее». На это Иарх возразил: «Ни мы не порабощаем число, ни число не порабощает нас[104], но стяжаем мы почет мудростью и добродетелью, так что временами нас больше, чем ныне, а временами и меньше. Поистине дед мой, как я слышал, был принят сюда в число семидесяти мудрецов и был младшим, но, когда минуло ему сто тридцать лет, оказался тут в одиночестве, ибо из прочих никого уже не оставалось, а во всей Индии в ту пору не нашлось души благородной и преданной любомудрию. Однако, когда египтяне в своем послании назвали его блаженнейшим, ибо четыре-де года самовластно правит он с этого престола, он, напротив, увещевал не порицать более индусов за недостаток у них мудрецов. Да и нам, Аполлоний, хотя и доводилось слышать от египтян об элидских обычаях и об элланодиках, кои вдесятером правят Олимпийские игры, но мы не одобряем применяемого в этом случае порядка, ибо выбор элланодиков доверен жребию, а жребий неспособен к разумному решению и может выпасть какому-нибудь негодяю. Впрочем, разве не столь же ошибочным было бы избирать элланодиков большинством голосов и за заслуги? Это почти то же самое, что и жеребьевка: если так строго придерживаться десятки, то, окажись справедливых мужей больше десяти, иные из них останутся неизбранными, хотя и достойны почетной должности, а окажись их меньше десяти, никому нет дела, кто из избранных воистину справедлив. А стало быть, элидяне рассудили бы куда разумнее, когда бы численность элланодиков была любой, зато справедливость неизменной».

и снова о спесивом царе, как препирался он с Аполлонием о доблести эллинской (31—32) и звал его в гости (33)