Жизнь Аполлония Тианского

37. Тут Евфрат промолвил: «Я согласен с этим поучением — да и возможно ли мне достигнуть большего противными наставлениями? И все же, государь, — только этим именем осталось нам поименовать тебя[223], — принимай и привечай естественные науки, но держись подальше от так называемой богодухновенности! Поистине, этим-то способом нас и морочат, внушая нам множество глупостей о делах божеских». Это было сказано против Аполлония, однако тот оставил вышеприведенные слова без внимания и, завершив беседу, удалился вместе с учениками. Евфрат хотел было еще крепче обругать ушедшего, но император это заметил и оборвал его, приказав: «Зовите просителей, и пусть совет идет своим чередом». Вот так-то Евфрат ненароком себе навредил, ибо император распознал в нем завистливого наглеца, разглагольствовавшего в защиту народоправства не по убеждению, но лишь наперекор государственным понятиям Аполлония. Впрочем, Веспасиан ничем не проявил своего гнева и Евфрата за слова его корить не стал, да и к Диону не утратил расположения, хотя был недоволен, что тот согласился с суждением Евфрата. Дион казался приятным собеседником: споров он избегал, речи его были сладостны, словно дух жертвенных воскурений, да к тому же никто лучше его не умел говорить к случаю и без подготовки. Что до Аполлония, то император не только к нему самому испытывал приязнь, но еще и любил повествования его о старине, рассказы об индусе Фраоте, описания индийских рек и населяющих Индию зверей, пророчества и все, что явили ему боги касательно державы. Покидая устроенный и обновленный Египет, он звал Аполлония сопутствовать ему, однако тот приглашение отклонил, ибо не успел-де еще ни посмотреть все, что есть в Египте, ни побеседовать с нагими мудрецами для окончательного сравнения индийской премудрости с египетской. Итак, он сказал императору: «Я не испил еще от истоков Нила». Тот понял, что имеется в виду путешествие в Эфиопию, и спросил: «А меня позабудешь?» — «Зевс — свидетель, не позабуду, ежели останешься ты добрым самодержцем и сам себя не позабудешь!» — отвечал Аполлоний. После этого, принеся жертву в храме, император принародно обещал одарить его, а он, — совсем, как если бы собирался чего-то просить, — сказал: «Какие же, государь, ты мне подаришь подарки?» — «Сейчас десять, — отвечал император, — а когда придешь в Рим — все, что у меня есть!» «Ежели так, — возразил Аполлоний, — мне положено беречь твое как свое и не пускать сейчас по ветру то, что достанется мне все сразу. Лучше позаботься об этих вот людях, государь, — похоже, им что-то нужно», — и он указал на Евфрата и его товарищей, коим император и велел просить смелее. Тогда Дион, зардевшись, промолвил: «Помири меня, государь, с учителем моим Аполлонием! Получилось, будто я с ним спорил, но никогда прежде я ему не перечил». Император благосклонно отвечал: «Уже вчера я попросил за тебя и преуспел! Проси чего хочешь в подарок». Тут Дион высказал свою просьбу: «Товарищ мой по философским занятиям, Ласфен из Апамеи что в Вифинской области, возлюбил доспех и жизнь воинскую. Однако ныне, по словам его, вновь любит он рубище — отставь же его от войска, ибо и сам он об этом просит. Позволь поручиться пред тобою за его доброту, а ему позволь жить, как хочет». «Он получит отставку, — отвечал император, — а еще я даю ему долю добычи[224], ибо любит он мудрость и любит тебя». Затем он оборотился к Евфрату, у коего было уже составлено письменное прошение — прошение это он подал государю, чтобы тот прочитал его про себя, но государь, желая каждому дать высказаться, прочитал написанное вслух: Евфрат просил и за себя, и за других, а в подарок просил деньги и заемные письма. Тут Аполлоний со смехом промолвил: «Выходит, проповедуя народоправство, ты собирался столько всего выпросить у самодержца?»

и о подлости Евфратовой (39)

39. Вот с этого-то происшествия, как я выяснил, и пошел раздор между Аполлонием и Евфратом. Когда император уехал, они схватились друг с другом в открытую: Евфрат яростно бранился, Аполлоний мудро уличал. Все, в чем обвинял он Евфрата, преступившего философские правила, можно узнать из писем Аполлония к Евфрату, коих множество, а сам я об Евфрате распространяться не намерен, ибо моя задача — не ругать, но изъяснить, если кто еще не знает, какое имеет он касательство к жизни Аполлония. Что же до рассказа, будто во время препирательства замахнулся он на Аполлония палкой, да так и не ударил, то такой итог многие приписывали увертливости побиваемого, а по-моему, его следует приписать здравому смыслу, благодаря коему обидчик все-таки сдержал и победил свой гнев.

и о Дионовом сладкоречии (40)

40. Что до Дионовой философии[225], то она представлялась Аполлонию слишком витиеватой и развлекательной, поэтому наставления ради он сказал ему: «Уж лучше обольщай флейтою и лирою[226], лишь бы не речью!», и часто в посланиях к Диону корил его за суетное угодничество перед чернью.